Уроборос

Оказалось, пока он думал, погрузившись в себя, тот вытащил из недр палатки две кружки, одеяло, спальник Семена и древний значок с Фрунзенской, который Владу подарил Василий Петрович. В окантовке рыже-красного пламени находилась лысая голова. Василий Петрович утверждал, будто Влада назвали в честь изображенного на значке, а еще утверждал, что весь метрополитен носит его имя.

– Значок-то вам зачем?! – вырвалось у парня.

– Старшей понравился, говорит, «красивый», а тебе, твареныш, для деточки жалко, – завыла по-прежнему скрывающаяся в недрах палатки жена Стрижова.

– Пятилетнему ребенку колющий предмет? – задумчиво проговорил Кай, обращаясь к Стрижову. – Либо твоя жена – идиотка, либо ты – глупец. С другой стороны, растить детей всяко сложнее, чем их делать, выбивая для себя привилегии, – и, не слушая ответа отца семейства, велел: – Придет Семен, отправьте к главе, мы у него будем.

Оставшийся скарб он упаковал сам, покидав в спортивную сумку Семена, как говорится, не глядя; значок протянул Симонову, но тот покачал головой. Пусть он и держался за прошлое, и любил эту по нынешним временам абсолютно бесполезную вещь, но теперь ее словно в помои опустили. При одной мысли, что ее касался Стрижов или его жена, становилось тошно.

– Как хочешь, – бросил Кай и приколол значок к сумке Семена. После этого, накинув лямки рюкзака и свертка на правое плечо, а самую длинную ручку сумки – на левое, он пошел прочь.

– Сволочь, ублюдок… хуже твари… – неслось из недр палатки. Стрижов молчал и буравил спину сталкера. Умей он убивать взглядом… хотя нет, все равно ничего не сделал бы.

Влад поспешил вслед за Каем. Тот криво усмехался, а потом спросил:

– Осуждаешь?

– Нет, – твердо ответил ему парень и удостоился всего одного слова:

– Хорошо.

Глава 12

Щербин встретил их участливо, пусть и удивился слегка, с чего это вернулись недавние гости, с которыми все утрясли и порешали. Его палатка была самой вместительной и высокой на станции. Чтобы войти в нее, не требовалось даже нагибаться. Внутри могло просторно расположиться до двенадцати человек одновременно. За ширмой с изображением черного летающего ящера-мутанта находилась раскладушка и комод – пространство, которое глава отвел лично себе. Оставшееся место – приемная, где находились тяжелый стол с несколькими выдвижными ящиками, черное кресло на колесиках для хозяина и шесть стульев для посетителей. На брезентовой стенке висела схема-карта метрополитена, серая линия выделялась особенно, а напротив Нагорной жирнел большой знак вопроса, нарисованный зеленым маркером. Под картой стояла тумбочка с вазой, полной искусственных цветов.

Узнав причину повторного визита, глава покачал головой и посетовал, обращаясь к Каю:

– Вы уж извините за недоразумение. Палатка действительно отдана Винту, и тут я ничего поделать не могу, ему решать, кого в нее звать.

– Да я не в обиде, – заверил тот.

– Подыщем вам жилье, не беспокойтесь. А коли еще пропажу обнаружите – сразу ко мне, – велел Щербин. Он пожевал губами и почесал кончик носа. – Хоть вам и вернули вещи, но факт кражи налицо ведь.

– Если бы не Кай, даже говорить не стали бы! – возмущенно заметил Симонов. – У отца Михи однажды чайник утащили и не отдали. Жена Стрижова скандал закатила, ну, тот и не стал связываться.

– А следовало сразу ко мне идти! – не менее возмущенно сказал глава. – Я пусть и знаю про их фокусы, но без обращения пострадавших ничего сделать не могу. У меня-то они не воруют.

– Ну просто… – парень опустил взгляд и принялся рассматривать мысы сапог.

– Женщина в положении… – фыркнул Кай и продолжил высоким гнусавым плаксивым голосом: – Детки малые, семья бедная, никто не жалеет, малость какую-то – и то не дадут, а сами с жиру бесятся…

Влад фыркнул. Спародировать обычные интонации жены Стрижова вышло у Кая просто замечательно.

– У меня эта семейка вот уже где! – Виктор Никитич демонстративно ударил по горлу ребром ладони. – И не только у меня, если честно, потому как манипулировать общественным мнением и давить на жалость можно лишь до определенного предела. Но… – он посмотрел на Симонова. – Есть здесь некоторые сталкеры, которые нагнетают обстановку, и, вот ведь зараза, Винта слушают слишком многие, а народ живет скученно, и каждый за свое доброе имя трясется. Никто не хочет слыть стукачом и доносчиком, все боятся, как бы в спину плевать не стали. Дрянь и средневековье какое-то. То ли дело – на Ганзе. Там с законами строго.

– Не везде, – сказал Кай. – Не все Кольцо живет одинаково, и аккурат на нем давно уже пытается возникнуть новый общественный институт – так называемых профессионально нищенствующих.

– Гадость какая, – поморщился Щербин. – И как поступают с этими… профессиональными?

– Откуда-то изгоняют, где-то расстреливают. На Красной линии, рассказывали, одно время даже поощряли. Идеологии-то, вроде, схожие: все должны быть равны, каждому по потребностям и никакой частной собственности. Ровно до того момента, пока не сообразили, что нищие хоть и работают, но через силу, зато плодятся, как крысы.

– Дрянь, – поморщился глава.