Уроборос. Проклятие Поперечника

— Вот видите! — ободряюще похлопал я Лангобарда по плечу, которое, судя по звуку, превратилось в трухлявое дерево. — Вы меня не убили и никуда не исчезли, и я вас не убил и никуда не исчез. Это хорошо! Конечно, никто не может вам запретить пытаться прыгнуть выше головы, но, понятно же, чем всё это закончится. В некоторых случаях лучше смириться с тем положением вещей, которое имеется в наличии. Тяжело идти против рожна. Подумайте лучше вот о чём: в каком виде вы предстанете перед Дамой Б — как больной, несчастный, обозлённый на жизнь, старик или как опытный мужчина, полный энергии и оптимизма, знающий, что там, в исчезновении, жизнь продолжится, при чём в лучшем виде, недостатки исправятся, придёт вечная молодость, нелюбимые станут любимыми и — всё остальное сбудется, самое лучшее, по списку. Своей кропотливой многолетней службой свидетелем на этом участке вы заслужили быть счастливым в исчезновении…

Я сам не верил в свои слова, но пытался наполнить их бодростью, насколько это было возможно, — Лангобард же, на сто процентов, не верил мне гораздо меньше, чем я сам себе, и, если бы мог, разрыдался бы, — он брёл как на заклание, словно впереди его ждал эшафот и палач.

Как раз в это время я получил имя Альфред, которое мне сразу не понравилось — понятно, кто мне его дал, но думать об этом не хотелось, — с другой стороны — с именем открылось много возможностей, одна из которых — получение ничем не ограниченной денежной ссуды в банке, — правда, я совершенно не представлял, на что её можно потратить, но это уже другой вопрос, — главное, что теперь я был без двух минут фантастическим богачом!

Как-то тихо, абсолютно незаметно, продолжали исчезать старики, — эти исчезновения были похожи на то, как стираются надписи на граните или железе — сначала они яркие и заметные, кажется даже, что практически вечные, но к ним постоянно кто-то прикасается, вроде бы они от этого становятся чище и ярче, но утрачивают атом за атомом, песчинку за песчинкой, от них остаётся призрачный след, едва различимый, потом вообще ничего — просто гладкая поверхность, так что можно наносить новую надпись, — и так до бесконечности, надпись за надписью, ведь толщина гранита и железа безгранична. Так исчезла Дама Б, сначала через раз перестала появляться в Библиотеке на обходе, потом и вовсе пропала, а когда я, не в силах скрыть дрожь в голосе и трепета во всем теле от близости Петры и представившегося повода заговорить с ней, спросил, почему она одна на обходе, не случилось ли с Дамой Б чего-то необратимого, она, ускользая от моего взгляда, быстро ответила, экономя не то что бы слова, но каждый выдох, расходуемый на их произнесение, — кажется, будь её воля, вообще лишила бы меня возможности даже краем глаза лицезреть её черты и краем уха слышать её голос; из того, что мне удалось разобрать, я понял, что дама Б приболела, но не очень серьёзно, и скоро снова приступит к выполнению своих обязанностей, но она так и не приступила, через непродолжительное время Петра неожиданно сама подошла во время очередного обхода ко мне в Библиотеке, что-то сообщила официальным тоном, сказав необыкновенно много слов, чем повергла меня в экстатическое состояние, тем более стояла она почти неподвижно и небывало близко ко мне, так что я не отводил глаз от её лица более нескольких секунд, что можно было приравнять к вечности, но её веснушки так и не дали мне сосредоточиться, чтобы полнее понять, впитать и запомнить эту практически нечеловеческую красоту, они рассыпались подобно пазлу, и пока я собирал его, чтобы увидеть картину в целом, Петра стремительно унеслась прочь, не оставив мне ни единого шанса догнать её. Я долго неподвижно стоял на одном месте, стараясь закрепить в памяти несобранный пазл из веснушек, и вытаскивая оттуда по одному слова Петры, которые услышал и запомнил, но не понял, потому что было не до этого; после составления их в осмысленные предложения, стало ясно, что моя соседка сказала примерно следующее: