Урод

— Я знаю, я сука. Так и есть, Саша. Я не женщина и не мать. Я просто существо без ума, но с инстинктами. И… — Она всхлипнула, сжимая его руку. — Мы с тобой чужие люди, я это понимаю. Я не знала, как вести себя. Мне было страшно, что ты оттолкнешь меня, и я этого не вынесу. Проще было сообщить тебе новости и сделать вид, что я бездушная тварь. Но увидев твое лицо, я увидела не мужчину и не человека вообще, а свою жизнь, тридцать лет своей жизни в тебе одном. В моей крови и плоти. В моем слегка курносом носе, в моих шоколадных глазах. — Анна коснулась его скулы, и слеза не удержала равновесие на ресницах, покатившись вниз. — Все мое.

Она плакала перед ним, и глаза Алекса увлажнились. Только единожды он позволил своим глазам намокнуть — когда узнал, что Эля в больнице. Тогда он боялся потерять самую дорогую женщину на свете. А сейчас вторая самая дорогая женщина плакала по прошлой жизни, которую не вернуть, не стереть ластиком и не нарисовать новую. Знала ли он тогда, тридцать лет назад нося его под сердцем, во что все выльется? В какую ненависть и злобу превратится его жизнь? Знала ли она, что эта непотребная жизнь приведет его к величайшей любви и нескончаемому счастью? Должно быть, Эля окупила всю его боль. Когда-то он потерял, чтобы найти. Лишился покалеченной руки, чтобы она выросла снова, но целая и здоровая. Сделав шаг вперед, он заключил мать в объятия и услышал еще более громкие всхлипывания.

— Я люблю тебя, мам.

— И я… Я тебя люблю, сынок.

Складывалось ощущение, что любви здесь не место. На выжженной траве не растут благоухающие цветы. В борделе не заикаются о гордости. На поле боя не страшатся крови. Но тем не менее его закат сменился долгожданным рассветом, и так хотелось подставить лицо под эти проливные лучи майского солнца после затяжных декабрьских снегопадов.

Из-за угла тихонько выглянули Элина и Антон Робертович. Он обнимал ее за плечи, скорее, для собственного равновесия. Казалось, что ноги не выдержат. Его глаза щипало, но это не слезы. Нет.

— Что я сделал с жизнью своего мальчика, — прошептал мужчина, и Элина вздрогнула. — Молодость прошла, деньги заработаны, от моделей тошнит, но жизнь единственного сына исковеркана.

— Нет, все не так, — успокоила его девушка. — Он счастлив. Я это знаю. Саша готов стать отцом, значит, вы воспитали достойного мужчину.

— Моей заслуги в этом нет. Это целиком и полностью твоя заслуга. Правильная женщина — пьедестал для мужчины. А неправильная — его кипящий котел в аду. Поверь, дочка, я знаю.

Элина прикрыла глаза, слушая про себя сердечко их с Сашей малыша, всхлипы его матери и дыхание его отца. Вот она жизнь, со всеми ее картами и координатами. Сдалась, открыла все тузы и десятки. Вот оно счастье, к которому они так долго пробирались сквозь чащи и непроходимые леса.

Вот она… любовь.

Глава 36

Любить — это ещё не всё, нужно ещё быть любимым.

«Любите ли вы Брамса?» Франсуаза Саган

Февраль витал ароматами рассыпавшихся по полу елочных иголок, переливался радужной гирляндой и окутывал душу шелковой шалью праздничного настроения. Элина посильнее закуталась в эту шаль и устроилась в руках Алекса — ее собственной крепости.

— Проснулась? — Его губы приласкали ее слегка горячий от объятий подушки лоб. — Как себя чувствует моя малышка? — спросил он и погладил ее живот. — Мелисса, привет.

— Мелисса спит, отстань от нее. И помни, что она тебе отомстит через какие-то три месяца, — хихикнула девушка. — Будешь дневать и ночевать у ее кроватки.

— Я не против, Эля.

Мужчина прижал к себе Элину и закрыл глаза, продолжая видеть цветные сны и наяву. Она — его самый яркий сон. Самое желанное видение. Самая лучшая мечта. Резкий шум взбаламутил умиротворенные воды его размышлений, и пришлось вынырнуть из этого океана любви и нежности.

— Виски! — прикрикнула Элина, но смех пересилил сердитость. — Только не злись, Саш. Я подмету иголки.

Огромная тушка изумрудной елки покачнулась, но удержала равновесие, балансируя на остатках терпения. Ну сколько можно издеваться! Эта кошка уже в печенках у нее сидит. Точнее, все печенки и отбила своими дикими выходками. Виски еще раз дернула за елочную игрушку и на всех порах скрылась в одной из многочисленных комнат.

— Она, видимо, решила, что вся эта квартира — один большой игровой полигон для нее, — усмехнулся Алекс. — Бедная елка. Уже пять раз ее роняла на пол.

— Не злишься? — прошептала Элина и поцеловала его в шею поцелуем провинившегося ребенка, который обещает пропылесосить каждый миллиметр квартиры за невыполненную домашку.

— Эль, ты как будто жена тирана. Боишься каждого моего вздоха. Это твоя квартира, твоя кошка. Она может грызть диваны, рвать обои, копаться в лотке в три часа ночи… Все, что ей будет угодно.

— Дурак ты, Сашка, — обиделась Элина и отвернулась от него.

Алекс нахмурился. Он чувствовал себя сапером, который ошибается больше, чем один раз. И постоянно теряет по конечности. Что опять не так?

— Эй, девчонки, вы чего? — Легонько потряс ее за плечо. — Эля, чем я тебя обидел?