Урод

Лайвен было сложно воспринимать как женщину. Она ничем не походила на тех, кого Крэйну довелось знать в Алдионе, каждая женская черта была в ней настолько нелепо и причудливо искажена, что иногда ему казалось, что в одном нальте с ним живет не человек, а лишь какое-то его схематичное, едва узнаваемое подобие. Но все-таки она была человеком, человеком сильным и стремительным, привыкшим идти по жизни уверенно, как по ясной протоптанной тропе. За ее тщательно заточенными шипами язвительности скрывался твердый ум и характер, не уступающий по твердости самому крепкому хитину. Молчаливая, даже в молчании умевшая демонстрировать насмешку над окружающими, она могла быть превосходным собеседником, если оказывалась в хорошем настроении. Крэйн смотрел на нее и думал, почему из всего калькада именно она, акробатка Лайвен, сумела сохранить свои истинные черты за непроницаемой маской. Остальных он видел ясно, все они, кроме Хеннара Тильта, были доступны и понятны, как вывески в городе, каждый их поступок укладывался в схему их характера. Она была другой.

Любовь? Похоть? Крэйн тихо хмыкнул, отчего из тряпья поднялось новое облако пыли, и едва не чихнул. Нет, совсем не то. Он не испытывал к ней влечения, хотя ее тело под грубым вельтом акробатки было достаточно грациозно и женственно, чтобы возбудить. Но он ловил себя на мысли, что даже не оно приковывает его внимание. Ее лицо, такая же маска, как и его собственное, вот что влекло его. Холодная маска отчужденности, расчерченная яркими узорами презрения, что скрывала она? Что было за лицом этой странной женщины, не похожей ни на одну женщину в целом свете?

Иногда ему казалось, что он понял ее, что характер Лайвен открылся легко, как распускаются завязки хорошего кожаного тулеса. И внутри он видел обычную бедную и одинокую женщину, подорванную бесконечным трудом, затвердевшую под светом тысяч Эно и Уртов. Но стоило ей сказать еще слово, сделать едва уловимый жест – и невидимые завязки выскальзывали у него из пальцев, она снова становилась такой, как была – непонятной, насмешливой, получающей, казалось, удовольствие именно оттого, что так и не дала взглянуть на себя настоящую.

«Любопытство. Я хочу понять эту женщину. Узнать ее. Между нами нет и не может быть близости – даже наши маски не сближают нас, но что-то между нами есть. Что-то…»

Между ними действительно что-то было – какая-то невидимая, но горячо подрагивающая нить, проходящая навылет через все сознание. И она напрягалась всякий раз, когда худая акробатка появлялась перед ним. В пульсации этой нити было даже не предостережение – утверждение. Они не просто люди, едущие в одном калькаде и делящие превратности долгого монотонного пути, они имеют значение друг для друга. В них обоих есть что-то, что важно.

– Ушедшие!.. – шепнул сам себе Крэйн, утыкаясь лицом в лежанку. – Это действительно похоже на сумасшествие.

Больше всего ему сейчас хотелось большой вместительный кувшин тайро.

И – тишину. Чтоб за тонкими стенками нальта не шуршали чужие голоса, не шелестел песок под ногами. Чтоб Садуф перестал наконец сопеть, разминая свои чудовищные руки, а Кейбель прекратил щелкать языком, разглядывая свою очередную тварь.

Он устал. От людей, от мерзостного дребезжания их голосов, от их липких влажных взглядов.

От себя. Где он, Крэйн? Кто он? Что в нем осталось и чего он хочет?

Он не знал. Он чувствовал себя пожухлым чахлым листком, который равнодушный порыв ветра тащит по земле, безжалостно комкая и втирая в серую лежащую пыль.

Он падал – бесшумно, быстро. Но не ощущал бьющих в лицо порывов воздуха, он падал в мертвой пустоте необитаемого мира. В холодной мертвой пустоте.

– Бейр.

Крэйн вздрогнул и обнаружил, что машинально прикрыл глаза. Он лежал, вытянувшись во всю длину нальта, и белесые пылинки танцевали перед его лицом в ярко-желтых пятнах Эно. Лайвен закончила перебирать олм и сидела на корточках напротив него – твердая, окостеневшая, лишь лицо живое.

– Чего?

Она приблизилась. Тонкие скулы казались еще бледнее, чем обычно, но глаза были прежние, знакомые.

– Ты еще хочешь быть шэлом?

Он не удивился. Маска, заменявшая ему лицо, уродливо исказилась. Так он улыбался.

– Что? – спросил он на всякий случай.

– Ты еще чувствуешь в себе силу быть шэлом?

– Ты что, тайлеба объелась?

Лайвен сдула со щеки прилипший длинный волос и обтерла руки от бледно-желтой крупной трухи олма.

– Брось… – Она помолчала, сдувая с длинных пальцев последние песчинки. Они поднялись в воздух вместе с пылью, закружились в свете Эно. – Неужели ты думаешь, что можно молчать всю жизнь? Я же вижу – тебе плохо. Ты думаешь. О себе, да?

– Я всегда думаю. Ничего другого не остается. При чем тут шэл?

– Ты – шэл Алдион. Крэйн.

Она сказала это просто, не напрягаясь. И по ее лицу Крэйн понял, что она знает.

– Я говорил?

– Конечно. Еще в Трисе, когда тебя крючило от тайлеба. Нотару не слышал, я его отсылала к хеггам, знаю только я. Не бойся, Хеннар ничего не знает. Это не тот человек, с которым я стала бы делиться подобными известиями.

– Ну и как это – разговаривать с бывшим шэлом?