Урод

Не так, как представлял Крэйн, не сплошной пестрой воющей волной, сминающей все на своем пути, не обезумевшей толпой, тянущейся к горячей крови. А нерешительно, поначалу медленно, словно смущенно. Какое-то время казалось, что движение в толпе прекратится и чернь замрет, но рокот набирал обороты и первые стисы уже показали свои хищные строенные языки. Тильт не стал ждать, он приподнял оба эскерта, а когда опустил их, горячие брызги долетели даже до второго нальта.

Первый натиск они встретили плечом к плечу. Огромная дубинка Садуфа поднималась и опускалась с завораживающей глаз грацией, ее тяжелый утробный свист заглушал лишь треск костей и вой тех, кому не посчастливилось оказаться рядом с ней. Теонтай крутил свои кейры тусклым размытым кругом, из которого время от времени выскакивали смертоносные широкие острия. Крэйн бил неспешно, хладнокровно выискивая уязвимые места наползающей на них стены. Но дубинки в его руках не знали покоя.

Он дрался, не сознавая себя, просто позволяя оружию делать то, что ему вздумается. И чудовищный Крэйн внутри него – другой, совсем другой Крэйн! – смеялся от радости каждый раз, когда удар настигал цель. Но потом морок прошел. И Крэйн почувствовал себя единым. Маска слилась с лицом.

И принял себя таким, какой он есть.

Чернь обступала их почти со всех сторон – воющая и визжащая стена одинаковых лиц с огненными провалами гноящихся глаз. Она мешала сама себе – здесь почти не было умеющих хорошо управляться с оружием, они путались друг у друга под ногами, поскальзывались, раненые с воем пытались пробиться обратно и затихали, втоптанные лицом в землю следующей волной. Толпа была зверем, но зверем хоть и смертоносным, но большим и неуклюжим. Если б мы вовремя успели построиться, подумал Крэйн, рассекая воздух своими дубинками, это могло бы помочь. Теперь поздно. Несмотря на силу Садуфа, на меткость Ингиза, на бесстрашие и сноровку Тильта – поздно. Слишком их много.

Тяжелая палка с осколком хитина на конце чиркнула его по лбу, оставив едкую длинную царапину. Крэйн сделал шаг вбок, и ее хозяин, удивленно крякнув, прижал кулаки ко вмятым внутрь ребрам. Его сосед попытался было поднырнуть под удар, но вторая дубинка остановила его на полпути и швырнула обратно – еще шевелящегося, но уже без большей части лица.

Толпа взвыла, ощутив его удары. Но как огромная волна Моря, она не могла остановиться, какой-то невидимой сокрушающей силой ее несло вперед и швыряло, разбивая вдребезги и снова соединяя в исполинскую рокочущую стаю. Когда она отползала, на земле оставались неподвижные тела.

Крэйн видел все, что происходило, хоть и ни разу не повернул головы.

Он видел, как рубится окруженный Тильт, рубится смертно, понимая, что это последний бой, рубится с окрашенным с одной стороны алым лицом. Люди отваливались от него, как сметаемые кейром дровосека сухие сучки от ствола. Но людей было много, а он был один. На самом верху первого нальта возвышался Ингиз и руки его ни мгновения не оставались на месте.

В звонком оглушающем ворчании схватки свист его артаков был еле различим, но всякий раз, когда кто-то пытался подступиться к открытому левому боку Тильта, смертоносная хитиновая пластина находила его шею быстрее, чем сам Хеннар успевал взмахнуть эскертом.

Небольшая кучка черни, обогнув бьющихся, устремилась к нальтам. Не иначе надеялась поживиться нехитрым скарбом и унести ноги. Но прежде чем они успели добраться до третьего нальта, еще не охваченного пламенем битвы, двое или трое из них закричали, дико, словно с них живьем сдирали шкуру, и превратились в огромные бездымные факелы, трепещущие на ветру.

Нотару отбросил пустые склянки и подхватил новые. Один из нападавших намерился было подмахнуть его стисом по ноге и стащить с места возницы, но Лайвен, спрятавшаяся за полозом со стисом Крэйна в руках, раскроила ему живот. Кейбель, высунувшись из-за полога, плеснул в толпу большой сосуд ывара. Чернь заорала, когда белесые голодные личинки оказались у них под кожей.

Но было поздно. Крэйн сознавал это.

Нерф уже лежал возле первого нальта. Равнодушный, какой-то сжавшийся и разлохмаченный, он уже не был похож на того простоватого ворчуна Нерфа, который вечно поучал Теонтая и возился со своими хеггами. Он стал просто вещью, безжизненным куском плоти, завернутым в лохмотья.

Идти стало трудно – под ногами ворочалось что-то большое и мягкое, иногда подошвы сапог касались чьих-то тонко хрустящих пальцев.

– Последнее представление, – глухо сказал Теонтай, шатаясь, но не выпуская из рук оружия. Горечи в его голосе не было. На него бросились сразу двое, но, прежде чем он успел перехватить кейры, чей-то пущенный из толпы стис клюнул его точно под кадык и закачался на груди.