Урод

Под столом что-то хлюпнуло. Тигир замолчал. Крэйн не видел его лица, но по звуку понял, что бывший главный загонщик, нагнувшись, пристально изучает что-то на полу.

– Странно, – сказал он наконец. – Вытяжка бальма обычно не приводит к…

– Это не моча. Это тайро.

Прежде чем Тигир успел среагировать, Крэйн мягко скатился со стула и коротко ударил зажатым в кулаке стисом. Тигир был воином, и он был достаточно опытен и быстр, чтобы заметить несущееся к его лицу острие. Он попытался вскочить, одновременно четким и ловким движением срывая с пояса свой стис, но ему не хватило мгновения или двух. Перед смертью лицо его разгладилось, лишь на лбу остались так и не сошедшие морщины, похожие на глубокие канавы в сухой земле.

– Ты считал себя умнее всех, – сказал ему Крэйн, осторожно укладывая тяжелое мертвое тело загонщика, в глубине которого еще отчаянно билась жизнь, хрипами и конвульсиями пытавшаяся вырваться наружу. – Но ты действительно мало обо мне знал. Видишь ли, это пойло не по мне. Я пью только фасх.

К склету лекаря он подобрался на закате, когда патрулей на улицах стало меньше и чернь поспешила спрятаться в свои шалхи. Каждая тень вызывала у него тревогу, дважды за всю дорогу он прятался в кустах, но каждый раз его не замечали. Рисковать он не мог – люди Дайрона вряд ли были только лишь среди дружины, иначе им не удалось бы в один Урт перебить весь отряд загонщиков. Но покинуть город, пусть даже и перебравшись в темноте через вал, он тоже не мог. Жизнь в нем кипела и звала к непримечательному склету с вывеской лекаря над дверью.

Лекарь не удивился позднему визиту. Или счел нужным сделать вид, что не удивился. Слушая Крэйна, он с безразличным непроницаемым видом барабанил по столу тонкими пальцами. Крэйн говорил быстро и, слыша в собственном голосе жалобные нотки, ненавидел сейчас сам себя. Но было поздно, он и сам это понимал – жизнь уже сломала его. Бесстрашный и готовый к смерти воин остался в прошлом, и сквозь туман стыда Крэйн едва мог различить его лицо. Ради жизни он сейчас был готов на все. Как коварный тайлеб, она пропитала каждую клетку его тела невыносимым, рвущим из груди сердце, желанием жить, животной тягой к существованию.

Пусть в колодце, пусть голодным и оборванным, пусть с ужасной уродливой мордой вместо лица, но жить. Он понимал, что это мерзко и недостойно члена славного рода Алдион, но ничего не мог с собой поделать – страх смерти, прежде далекий и глухой, как бьющий по крыше склета дождь, захватил его с головой.

Заката он дожидался в трактире, надежно заложив запором дверь и вооружившись обоими стисами – своим и добытым у Тигира. За эти часы, проведенные в обществе шестерых мертвецов, трое из которых все также сидели за столом, сжимая в посиневших руках пустые кружки, он изменился больше, чем за все время. Он внезапно понял, что смерть, слизкой холодной рукой уже взявшая его за плечо, настигнет его именно так – не в бою, с эскертом в руках и посреди чистого светлого поля, а в очередном грязном зловонном трактире. Осознание этого, ранее смутное, наполнило его тоской. Раздобыв кувшин более или менее пристойного фасха, он разбавил эту тоску скверным недобродившим хмелем и заснул.

Сейчас хмель почти отошел, но пальцы все равно противно тряслись, голову заполнил липкий тягучий туман. Крэйн видел себя со стороны и понимал, насколько он отвратителен и жалок в эту секунду. Но он продолжал говорить, не осмеливаясь встретиться с лекарем взглядом, и лекарь, все также постукивая крепкими белыми пальцами по столешнице, внимательно его слушал.

– Я так и предполагал, – сказал он, коснувшись пальцем острых крыльев носа и брезгливо обтерев его салфеткой. – Конечно же сохранить работу тебе не удалось. Вероятно, честно трудиться тебе показалось не столь интересным и захватывающим занятием, как накачиваться фасхом в компании таких же грязных нечестивых бродяг. Понимаю.

Он говорил нарочито медленно, гладкие отточенные слова, такие же белые и чистые, как его ухоженные пальцы, мягко ложились друг на друга. И лишь окончания, смазанные, с оттяжкой, свидетельствовали о том, что лекарь вовсе не находится в состоянии усталой скорбной задумчивости.

– Господин лекарь, я не… Не думайте. Я не пил. Это один раз, мне было тяжело и…

– Конечно. Вам всем тяжело. Каждый из вас, больной, увечный, подхвативший грязную болезнь, каждый из вас сообщает, как ему тяжело… О да. Вместо того чтобы заняться честным трудом, куда как проще жить в канаве и твердить, до чего же ему тяжело!

– Я не твержу! – Крэйн не выдержал, треснул по столу кулаком так, что подпрыгнули эти ненавистные лопаточки, скребочки и лезвия. – То есть я не хотел… Я найду работу за два Эно, уверяю вас.

– Найдешь? – Лекарь хладнокровно поправил свои инструменты.