Урод (СИ)

Бернар Вербер «Третье человечество».

Землетрясения магнитудой, превышающей все допустимые пределы, сотрясали его мозг. Казалось, его выворачивали наружу с искусностью и изощренностью мясника, который потрошит свою жертву в угоду прожорливым желудкам разумных существ. Мясник любит кровь. А значит, будет усердствовать над трупом своей жертвы.

Широко распахнув обезумевшие от боли глаза, Дмитрий схватился за прикроватную тумбочку. Пальцы были липкими от пота и скользили по дереву.

— Где этот чертов выключатель, — слова вылетали из его измученного, пересохшего от ночных кошмаров горла уже потухшими искрами.

Вся его жизнь была такой: потухшей искрой, хотя спичку еще даже не поднесли к коробку. Он умер, не успев родиться.

Лампа пролилась на ночную тень мужчины пьяным светом, что заполнял собой помещение, но не согревал и уж точно не освещал. Так и он накануне пил и пил, заполняя организм водкой под завязку, а легче не ставилось. Он даже не пьянел. По крайней мере, так ему казалось. А потом погас свет, и пасть разинула темнота.

— Пусть это все прекратится, — молил пустоту он, но она только показывала ему неприличные жесты в ответ.

Он мог пересчитать у темноты зубы. Все до единого сгнившие. Ими она хотела отрывать от него по куску медленно, растягивая удовольствие, словно виртуозную игру на скрипке. Последняя струна всхлипнула, и Паганини закончил свой каприс. Скрипач от дьявола играл на его одиноком балу исступленной ярости и сквозящей в каждом вдохе боли.

Не чувствуя собственного тела и не ориентируясь в пространстве, наугад переставляя ноги во мраке квартиры, он добрался до кухни. Коробка с лекарствами распласталась на столе брюхом кверху, а его дрожащие руки копались в ее нутре в поисках таблеток.

Две капсулы болеутоляющего. Еще две. Стакан ледяной воды обрушился на горящее в неистовой жажде горло Дмитрия. Он громко выдохнул, почувствовав, как кандалы и цепи по одному слетают с его тела и разума.

Кажется, он вспомнил все. До самого конца. Выковырял эту многолетнюю грязь из-под ногтей. И теперь его организм отторгал всю эту мерзость, что копил в себе всю жизнь.

Зачем мы это делаем? Зачем копим в себе отходы в виде обид, мести, предательств, чтобы однажды они нас задушили своим ядом?

Гонимый ужасом открывшихся ему откровений о себе самом же, мужчина вылетел на ночной балкон. Вожделение до свежего воздуха достигло апогея, когда на него подул еще прохладный предутренний ветерок. Небо металось в сомнениях: пора сбрасывать с себя темное одеяние, ночь заканчивается, но так не хочется облачаться в светлую мантию. Люди не достойны встречать утро под сонеты солнца и симфонии кузнечиков. Их утро должно быть наполнено черной кровью, что сочится из сердец других людей, которым они причинили зло.

— Господи, ну хоть выжил, — испуганно пробубнил себе под нос Дмитрий, ощущая скачки напряжения в сердце. Оно то застывало в припадке страха, то, подгоняемая боязнью не пережить следующую минуту, срывалось в стремительный бег.

Он никогда не мог себе даже представить, что память вернется так неожиданно, сорвет двери с петель и выбьет стекла всех его окон. Он не мог подумать, что эта стерва с алыми когтями будет полосовать его лицо, хлестать по щекам в порыве ожесточенной злобы.

Звезды начали таять, уступая место предрассветным лучам солнца, еще с холодком взирающим на равнины и горы, города и деревушки, моря и океаны, которые через каких-то пару-тройку часов будут нежиться в его щедрости и тепле. Мужчина силился разобраться в том, что видит, но звезды двоились и, казалось, отворачивали свои лица от него.

Урод.

Демоницы, кружащиеся в вальсе с собственной тенью, хохотали, даже не прикрывая свои уродливые лица вуалями и веерами. Они делали шаг друг к другу, но расстояние все равно оставалось непреодолимым. Эти демоны — его лица. Его черное амплуа, мрачная роль злодея всей его жизни. Эти уродливые лица сливались в одно — в его ипостась дьявола.

— Мерзкий выродок, — прошептал он, до боли сжимая край балкона.

Он всегда чувствовал, знал, что он не ангел. На скрижалях его судьбы был начертан мрак, вечное бесовское метание от огня к огню. Но он не мог представить, что пал настолько низко. Его падение нельзя было измерить, у его низости не было дна.

Римма, семья, друзья… Он предал всех, кого только мог предать. Элина… Он наплевал в душу всем, кто был для него хоть сколько-нибудь дорог.

Женские лица сменялись, как картинки в мультике. Только мультик был для взрослых, потерявших себя в столпотворении темных дней, где правят злоба и ненависть. Он так сильно ненавидел все вокруг себя, не мог ни простить, ни забыть, что не оставил шанса сам себе. Ведь разрушая чужие жизни, мы по капле забираем от своей тоже. В одночасье, как это часто бывает, капля может стать океаном, а мы не умеем плавать…