Урод (СИ)

Очертания кабинета стали явственнее проступать. Ангелы и демоны бьются в бесконечном сражении, у которого не может быть никакого финала. В нем они боролись недолго. Крылья ангелов кровавыми перьями разметало по всем сторонам света, а демоны, напившись сполна его отравленной богатством крови, вооружились жезлами и скипетрами, заявляя свою безграничную власть над его существом.

Дмитрий смял в руках бумаги, валяющиеся на столе. Просто чтобы знать, что он реален сейчас. Отец тогда преподал ему самый жестокий урок жизни, который навсегда сделал его тем, кто он есть. Тем, кем он всегда будет.

— Ты, кусок идиота! — орал отец, кружа вокруг него, точно грифон. — Придурок! — пощечина откинула его голову влево. — Я же говорил, — сгреб его за воротник рубашки, — говорил совершать любые гадости так, чтобы тебя не видели!

Он оттолкнул от себя сына и в раздражении пнул резную ножку кресла. Не ребенок, а идиот!

— Ты в курсе, кто папаша этой девки?!

— Нет.

— Плевать на девку! — кричал мужчина, захваченный собственной тирадой и смерчем эмоций. — Ее папаша самый влиятельный адвокат Питера! Он может сгноить нас к черту, затаскает по судам и похоронит там же!

— Прости, пап.

Дима отвечал ему, как робот, не чувствуя за собой вины. Если на девку плевать, то в чем проблема? Он же ее обидел, а не папашу.

— Прости! — плевался от сочащегося из глотки гнева отец. — Прости! Дима, я тебе уже это говорил. Скажу последний раз. И если ты меня не услышишь — пеняй на себя. Тебя никто здесь не держит. Садись в машину и катись в город. Иди в обычный двор и можешь сколько угодно пинать тамошнюю малышню. Их родители ничто, даже пикнуть не смогут. Та ситуация с собаками тебя ничему не научила?

— Прости, папа.

— Ну хочешь ты стрелять в этих собак из своей пугалки — стреляй. Плевать на пушистых зверин, но, Дима, черт возьми, делай это так, чтобы потом вся желтая пресса не обсасывала это на первых полосах своих вонючих газетенок! Делай это так, чтобы собаки были бездомные, на которых никто и не посмотрит, а не какой-нибудь фифы, которая раструбит потом по всей округе, какой у меня жестокий сын.

— Я тебя понял, пап.

— Ты же можешь отличить дворового уродца от этой мелкой крысоподобной собачонки в костюме? Вот и делай выводы.

— Сделаю.

Отец с красным от напряжения лицом опустился в кресло. Ох уж это воспитание! Эти дети!

— Перед девкой завтра же извинишься. — Бросил перед ним карту. — Купишь самый дорогой букет, какой будет в продаже. Прикупи ей что-нибудь из ювелирки. И, Дима, — злые бусинки-глаза отца прошили его до холодного пота в ладонях, — ты будешь валяться в ее ногах столько, сколько понадобится для прощения. Ты меня понял сейчас?

Стянув карту со стола, Дмитрий кивнул.

Тот день стал переломным в судьбе Дмитрия Туманова. Он сделал необходимые выводы. И больше его отец никогда не знал, сколько мрака клубится в его голове, сколько скелетов своей необузданной жестокости он спрятал в анналах истории. Никто не увидел. Все было сделано в лучшем виде.

***

Разве все мы не брошены на свет затем только, чтобы ненавидеть друг друга и потому мучать себя и других?

Л.Н. Толстой "Анна Каренина"

Жидкими каплями бриллиантов по ее черному зонту стекал дождь. А затем на нем расцветали едва заметные узоры. Кажется, такой стала и ее жизнь. Лил беспрерывный дождь, но только сейчас стали появляться узоры.

Черные лодочки Элины шагали по летнему мокрому асфальту, отбивая ритм новых свершений, неизбежных изменений, что уже танцевали вальс на кострище ее прежней жизни. Они извивались в безумном танце с бубнами, призывая духов уверенности в себе, решительности и любви.

Слишком рано закрыв зонтик, Элина поймала на лоб пару крупных капель, съехавших на своих жидких спинах с крыши больницы. Она улыбнулась, промакивая лоб бумажной салфеткой.

— Эля, привет! — поздоровалась медсестра за стойкой регистратуры. — Возвращаешься на работу?

— Возвращаюсь в жизнь, Алин, — еще шире улыбнулась энергией тысячи солнц Элина.

Когда мы чувствуем готовность сделать шаг вперед, ветер жизни сам бьет нас в спину, не давая нам ни секунды на промедление. Ее ноги бежали к кабинету главврача так, словно она вчера научилась ходить. Почти тридцать лет ее жизни прошли, и они потрясающе прекрасны. В них было все: и радость, и любовь к себе, и вдохновение совершать новые победы, а после мелодия ее жизни упала до ля-минора, и она испытала горечь утрат, ненависть к себе, неверие в лучшее.

У кабинета Стрельцова в очереди находились три человека. Элина впервые почувствовала наглость, чтобы быть бестактной и дерзкой настолько, чтобы ворваться в его кабинет без стука и соблюдения очереди.

— Владимир Николаевич, заявление. — Оставила на его столе лист бумаги, заполненный с истинной душевностью, на котором каждая буква была выведена с любовью. — Две недели отрабатывать не буду. — Он хотел открыть рот, но напор Элины был сокрушительным. — Любые санкции и взыскания на ваш вкус.

— Элина…