«Уродливое детище Версаля» из-за которого произошла Вторая мировая война

Советский полпред в Польше Давтян (сменил Антонова-Овсеенко в марте 1934-го — очевидно, в качестве реакции на дипломатический провал в виде польско-германского пакта) 12 апреля 1934 г. пытается ухватить за язык Бека: «я сознательно вставил реплику, что самым трудным и щекотливым является вопрос о довооружениях Германии», но глава польского МИД начеку — «он сразу перевел разговор в другую плоскость»[333].

25 апреля 1934-го — очередная попытка: «Желая все-таки получить от него какой-нибудь ответ, я спросил, как он расценивает отрицательный ответ Германии на наше предложение. Не кажется ли ему, что этот ответ предусматривает какие-то неясные намерения Германии в отношении Прибалтики», — интересуется Давтян у Бека. Но полковник Бек настороже: «Несмотря на совершенно прямой вопрос, который я повторял в разных вариантах, Бек явно уклонился от всякого ответа и всякого комментирования германской позиции, пустившись в философствование»[334].

12 мая 1934-го советский полпред «просидел у Бека больше часа». И с одного боку заходил, и с другого, мол, советско-французские усилия направлены на то, чтобы «связать Германию обязательством не-агрессии, зная, что в германских кругах о таких планах агрессии мечтают». В ответ «Бек стал выворачиваться и затем замял разговор»[335].

Такую же уклончивость и изворотливость проявляли поляки в ходе переговоров непосредственно о «восточном пакте». «Сегодня с Розенбергом (временный поверенный в делах СССР во Франции. — С. Л.) имел деловую беседу с Барту и Баржетоном (французский дипломат. — С. Л.) для дальнейшего выяснения деталей пактов, — писал 4 июня 1934-го Литвинов в НКИД из Женевы. — Я боюсь, однако, что Польша, не давая отрицательного ответа, будет всячески саботировать переговоры, выставляя неприемлемые условия и иными путями»[336]. Т. е., как и учил фон Нейрат, и чего ожидал от «других стран».

На следующий день Литвинов пишет новое сообщение в НКИД по итогам своего обеда с Беком: «Но мое впечатление таково, что без Германии Польша, наверно, отклонит пакт, а при согласии Германии тоже маловероятно, чтобы она его приняла. Возможно, что Польша сагитирует Германию, чтобы она отказалась, если та вообще в такой агитации нуждается»[337]. Германия агитирует Польшу против «восточного пакта», Польша — Германию.

А вместе они разыгрывают незамысловатую комбинацию: поляки не желают присоединяться к «восточному пакту», потому что в нем не участвует Германия, а Германия отклоняет предлагаемые проекты из-за их «несовершенства», аргументируя это самое «несовершенство» настороженной польской позицией. Замкнутый круг: Варшава кивает на Берлин, Берлин — на Варшаву.

«Польша является главным затруднением в осуществлении регионального пакта, — пишет 27 июня 1934 г. Литвинов советскому полпреду в Италии Потемкину, — Бек не дал отрицательного ответа в Женеве ни Барту, ни мне, но не скрывал своего скорее отрицательного отношения к пакту». Польша, продолжает он, «вероятно, будет прятаться за спину Германии, обусловливая свое согласие участием в пакте Германии, с тем чтобы отказ Германии избавил ее от необходимости открыто выявить ее собственную отрицательную позицию». А в целом «позиция же эта определяется общим с Германией желанием не связывать себе руки на случай всяких военных возможностей»[338].

Литвинов рассчитывает на Францию, которая «имеет в своем распоряжении достаточные средства давления на Польшу, чтобы заставить ее примкнуть к пакту… результата можно будет добиться лишь путем… сильнейшего давления на Польшу. Ключевой позицией является, по-моему, польская». Советский нарком переоценил возможности Франции. И речь даже не о том, что у французов не было рычагов. Дело в том, что по отношению к неадекватному польскому руководству средства дипломатического давления были бесполезны. Что говорить о 1934-м (тем более в тех конкретных условиях, когда Гитлер наобещал полякам с три короба) — ведь даже в 1939-м, как ни убеждали Варшаву согласиться принять советскую помощь против германской агрессии, но так ничего и не добились.

Но то, что позиция Варшавы была ключевой с точки зрения обуздания Германии — тут с Литвиновым не поспоришь. Дальше он высказал еще более интересную мысль: «В случае ее (Польши. — С. Л.) согласия, Германия не устоит перед угрозой реализации пакта без ее участия, что обыкновенно понимается как окружение Германии, и предпочтет сама примкнуть к пакту»[339]. Иными словами: присоединись Польша к «восточному пакту» — и Германии, дабы не оказаться изолированной, станет некуда деваться, кроме как и самой примкнуть к этому коллективному образованию.