Урок

…Мы вернулись в комнату, где на диване лежала Лида. Вторая комната — я успел заметить — почти не обставлена. Только полки с книгами.

Меня познакомили с письмами, полученными из Днепропетровска, — их переслала в Москву бабушка Лиды. И узнала из писем Елены Александровны Ильченко (она, как я упомянул уже выше, тоже откликнулась на «Исповедь одинокого человека»), что студенты первого курса (поток 1-Б) с большим сопереживанием отозвались на Лидину беду.

«Мы хотим организовать консультацию и даже госпитализацию Лиды в нашу больницу имени Мечникова, в нейрохирургию. Мы решили выбрать комиссию по оказанию помощи Лиде из пяти человек, но желающих оказалось так много, что увеличили комиссию до тринадцати. Решили мы и заработать деньги, чтобы помочь и в этом отношении Лиде…»

В последнем письме, уже в Москву, Е. А. Ильченко писала, что им известно из ответа восьмидесятилетней бабушки Лиды об операции в Москве, и если нужна будет еще одна, то Днепропетровский мединститут постарается помочь чем только можно.

Со мной хотели — о чем и говорила мне Ирина Теленкова накануне по телефону — посоветоваться, как лучше сейчас в интересах Лиды поступить — искать в Москве нейрохирурга, который решится на очередную операцию, или везти Лиду в Днепропетровск.

Нина Яновна Тростникова, мать Лены, рассказала, что Ирина Теленкова с ее «сибирской настойчивостью» уже возила Лиду в Институт имени Бурденко, ее там консультировали и ничего пока не решили.

И мы тоже ничего пока не решили…

Сама Лида верит, что если бы нашелся нейрохирург с сердцем Елены Тростниковой или Ирины Теленковой, то он не пожалел бы усилий, и пошел бы на риск, и избавил ее от страданий. Несмотря на всю наивность ее веры (ибо решает тут не одно сердце), я почувствовал, что эта вера у Лиды не только высока, но и разумна, потому что она вышла наконец из одиночества и в том новом мире человеческого тепла и участия, в котором она оказалась, не может не быть места хирургу-исцелителю, без него этот мир был бы неполон. Несмотря на всю наивность, это осмысленная, умная вера: вера в жизнь, которая начала открывать ей лучшие стороны.

Мы ничего не решили.

И мы условились, что будем думать и решать…

А когда устали от медицинских тем — Лида, видимо, устала больше всех, — Нина Яновна Тростникова, любящая без памяти стихи, заговорила о любимых поэтах.

— Из современных — рассказывала она Лиде и нам, — я особенно люблю Николая Заболоцкого, но я перечитываю не его «Некрасивую девочку», как-то она от меня дальше, я перечитываю его раннее — «Столбцы». Вот это:

«Ночь глубока. На темный небосклон
Восходят звезд соединения.
И конь стоит, как рыцарь на часах…
<…>
И если б человек увидел
Лицо волшебного коня,
Он вырвал бы язык бессильный свой
И отдал бы коню…
<…>
Мы услыхали бы слова.
Слова большие, словно яблоки…»

Потом Нина Яновна рассказывала о Диккенсе, о том, что всю жизнь думала: вот выйду на пенсию и буду читать Диккенса, ведь его можно читать — эти большие, большие романы! — или в детстве, или на пенсии. Может быть, поэтому кажется иногда, что жизнь начинается с самого начала…

— Меня особенно трогает в Диккенсе, что некоторые его романы он замышлял с печальным концом, но когда дописывал их, все разрешал благополучно и счастливо. Благополучно и счастливо…

Потом она опять читала Заболоцкого.

И, может быть, поэтому, когда я вышел поздно вечером в морозный, декабрьский, клубящийся туман на набережную с почти неразличимыми очертаниями домов, мне показалось, что в тумане замедленно и торжественно летят кони. И мы вот-вот услышим:

«Слова большие, словно яблоки. Густые,
Как мед или крутое молоко.
Слова, которые вонзаются, как пламя,
И, в душу залетев, как в хижину огонь,
Убогое убранство освещают.
Слова, которые не умирают
И о которых песни мы поем».

Мастер Праздника

В том разнообразии конфликтных ситуаций, с которыми жизнь почти ежедневно сталкивает меня по роду работы писателя-публициста, я давно уже вычленил одну, достаточно существенную в системе «личность — общество» и поэтому достойную исследования.