Урок

Как тут не вспомнить гениальную мысль Маркса об идеализме частной собственности, склонном к фантазиям, прихотям, причудам; и вообще, чем больше углубляешься в игу «фантазию», в эту «прихоть», в эту «причуду», тем отчетливее сознаешь неувядаемую и нестареющую мудрость Марксовых толкований тончайших этических и психологических аспектов частной собственности. Мне хочется сейчас напомнить читателю два определения. Торговец минералами не чувствует красоты камней, он поглощен меркантильными соображениями и лишен минералогического чувства. Человек, находящийся под властью частной собственности, может наслаждаться вещью лишь тогда, когда обладает ею.

Эти мысли стоит держать в памяти потому, что сейчас мы перейдем к «забралу», к личинам и иллюзиям.

Личина номер один. Эти ценности все равно погибли бы в небрежении; я сохраняю их для народа и в лице моих детей и внуков народу же передам.

Любопытно, что в данном случае на детей и внуков возлагается этическая миссия, которую сам обладатель домашнего музея выполнить почему-то не в состоянии. Возможно, он полагает, что внуки и дети будут нравственно выше его.

Мне, конечно, на это могут возразить, что в виду имеется не совершенство личности, а совершенство общества, в частности его способность ценить подобные дары и обеспечивать им надежную сохранность. Это, несомненно, аргумент серьезный, но действителен он в устах лишь подлинных коллекционеров, выполняющих, бесспорно, общекультурную миссию. А они, коллекционеры подлинные, когда у них рождается искреннее желание передать собранные ценности народу, осуществляют это с завидной целеустремленностью, когда же у них подобного желания не возникает, они не кричат с крыш — не потому, что не видят несовершенств в отношениях между коллекционером и обществом, а совестливо полагая, что говорить и писать о них с пафосом подобает лишь тому, кто твердо решил что-то доказать не на словах, а на деле.

Я хочу сказать сейчас несколько слов о коллекционерах подлинных. Одно из интереснейших в стране собраний икон — у художников Николая Васильевича Кузьмина и Татьяны Алексеевны Мавриной. Мы были у них в мастерской в поселке Абрамцево. Люди это уже пожилые, посвятившие собирательству всю жизнь, иконами они, разумеется, не торгуют и не обменивают их; в тщательно составленной, подробной картотеке отражены истории — «легенды» — икон (в частности, у кого и когда куплены), без чего и немыслимо серьезное собирательство. Старые коллекционеры рассказали, что в последнее время они покупают иконы реже и реже. «Много корыстных людей развелось вокруг…»

Горький однажды заметил, что копейка — солнце в небесах мещанина. Это «солнце» сегодня отражается в ряде домашних музеев с той же явственностью, как солнце настоящее отражается в капле росы.

Памятники старины действительно сохраняются у нас еще не лучшим образом, а отношения между коллекционером и обществом далеко не совершенны. И автор настоящего очерка вовсе не намерен умалять существующих упущений, он лишь не хочет, чтобы из них выкраивали одну из наиболее расхожих личин идеализма частной собственности.

Личина номер два. В век господства техники, могущества вещей я ищу ценности духовные. Моя любовь к иконам — духовный поиск.

Менее возвышенный и более утилитарный вариант этой личины: в эпоху стандартизации жизни, удручающе одинаковых вещей, однообразных будней, похожих лиц — икона (а равно и охота за нею) украшает, разнообразит бытие, дарует радость общения с непреходящим, уникальным.

И эта личина тоже выкроена из абсолютно «реальной субстанции», что не делает ее менее кощунственной. Древняя икона действительно украшает жизнь как явление искусства Но икона при этом ценность совершенно особая и жизнь украшать должна тоже особо. Тут возникает и (вечный библейский вопрос о золоте и о храме. Это золото должно быть именно в храме, освящающем его и сообщающем ему высшую подлинность. Русская икона (и в этом, видимо, отличие ее от картин мастеров итальянского Ренессанса, которые равно хороши и в соборах, и в частных домах, и в музеях) неотрывна от церкви, от ее космичности, составляет с нею духовное и художественное единство. Говоря о церкви, я имел в виду сейчас, разумеется, не религию, а архитектуру, ту самую «царицу искусств», для которой и работали иконописцы (киот в частном жилище тоже, по сути, был видом домашней церкви).

Нигде, по-моему, даже в залах Третьяковки, не дарует икона такой полноты эстетического наслаждения, как в стенах Андроникова монастыря в Москве — в Музее древнерусского искусства имени Рублева. То же самое относится, разумеется, и к соборам-музеям Владимира, Суздаля, Пскова, Новгорода, Горького. И в этом одухотворенном; микрокосме икона органична, как органичны леса на земле; и созвездия в небе. Эту органичность глубоко и тонко чувствовал Борис Пастернак, когда он писал о лесе: