Урок анатомии. Пражская оргия

Через пятнадцать минут после моего возвращения в гостиницу в номере появляются два человека в штатском и конфискуют у меня коробку из-под шоколада и лежащую в ней рукопись на идише. Сопровождает их тот самый администратор, который сегодня утром передал мне записку от Гробека.

— Они хотят осмотреть ваши вещи, сэр, — объясняет он мне, — говорят, кто-то что-то не туда положил, а вы по ошибке это взяли.

— Мои вещи — не их забота.

— Боюсь, вы не правы. Именно что их.

Полицейские приступают к делу, а я спрашиваю у него:

— А вы с ними тоже заодно?

— Я всего лишь работаю на ресепшене. На рудники ссылают не только интеллектуалов, которые отказываются сотрудничать с правящим режимом, гостиничного администратора тоже есть куда сместить. Как сказал наш известный диссидент, человек исключительно правдивый: «На государственной лестнице для любого гражданина найдется ступенька пониже».

Я требую, чтобы мне дали позвонить в американское посольство, и вовсе не для организации свадебной церемонии. В ответ мне велят паковать вещи. Меня отвезут в аэропорт и посадят на ближайший рейс из Праги. Продолжение моего визита в Чехословакию долее нежелательно.

— Я хочу поговорить с американским послом. Вы не имеете права конфисковывать мое имущество. Нет никаких оснований выдворять меня из страны.

— Сэр, хотя у вас могло сложиться мнение, будто ярые сторонники режима малочисленны и разобщены, однако среди них есть и такие, как эти два джентльмена, которые искренне верят в то, что поступают правильно, справедливо и так, как требует долг. Суровый долг. Боюсь, любая проволочка сделает их менее терпеливыми, чем вам хотелось бы.

— В коробке всего лишь рукопись — рассказы, автор которых уже тридцать лет как мертв, сказания о мире, которого более не существует. Никакой угрозы они ни для кого не представляют.

— Сэр, в такие времена, как эти, я дорожу возможностью кормить семью. Администратор из пражской гостиницы ничем не в силах помочь писателю, ни живому, ни мертвому.

Когда я в третий раз требую связать меня с посольством, мне дают понять, что, если я немедленно не сложу чемоданы и не покину номер, меня арестуют и отправят в тюрьму.

— Откуда мне знать, — говорю я, — может, меня и так повезут в тюрьму?

— Полагаю, — отвечает администратор, — вам остается лишь поверить им на слово.

То ли Ольга передумала и призвала полицейских, то ли они сами ее призвали. Дом Кленека на прослушке, так все говорят. Не хочется думать, что она с гостиничным администратором работает на одно начальство, но, может, я и впрямь недалекий, сентиментальный американский еврей-идиот.

Подождав, пока я на стойке расплачусь карточкой Diners Club[66], полицейские ведут меня к черному лимузину. Тот, у которого коробка, садится спереди, рядом с водителем, второй подсаживается ко мне и грузному пожилому мужчине в очках — тот назвался, отрывисто буркнув «Новак». Облако его мягких, тонких белых волос напоминает одуванчик. Сам же мужчина более чем телесен. И, в отличие от гостиничного администратора, расположить к себе не старается.

Из-за плотного городского движения трудно сказать, в самом ли деле мы направляемся в аэропорт. Может, меня мчат прямиком в тюрьму на лимузине? Вечно я оказываюсь в этих больших черных машинах. Вижу буквы на приборной доске: «Татра 603».

— Sie sprechen Deutsch, nicht wahr? — спрашивает меня Новак.

— Etwas.

— Kennen sie Fraulein Betty MacDonald?[67] Продолжаем по-немецки.

— Не знаю, — говорю.

— Не знаете?

— Нет.

— Вы не знаете мисс Бетти Макдоналд?

Мне не дает покоя мысль, что всё это может очень дурно обернуться, — либо, как вариант, что я мог бы, не уронив себя, отказаться от этой миссии, как только узнал, что с ней сопряжена реальная опасность. Сысовский предстал передо мной двойником из того мира, откуда моя собственная семья благополучно ускользнула, — но это вовсе не исключает, что я должен ему уступить, незамедлительно поменявшись с ним местами. Его судьба стала моей, моя его — разве не этого он изначально и добивался? Когда я приехал в Нью-Йорк, я сказал Еве: «Я чувствую сродство с этим великим человеком».

Меня обвиняют в заговоре против чешского народа с подельницей по имени Бетти Макдоналд. К такому я прихожу заключению.

— Простите, — говорю. — Я ее не знаю.

— Но, — говорит Новак, — это же она написала книгу «Яйцо и я».

— A-а. Да. Там про ферму, да? Читал ее когда-то давно в школе.

Новак ошеломлен.

— Но ведь эта книга — шедевр.

— Ну, не сказал бы, что в Америке ее считают шедевром. Не удивлюсь, если американцы моложе тридцати вообще о ней не слышали.

— Поверить не могу.

— И тем не менее. Она была популярна в сороковых, хорошо продавалась, по ней сняли фильм, но книги такого рода — проходные. У вас здесь тоже наверняка таких хватает.

— Это трагедия. А что было дальше с мисс Бетти Макдоналд?

— Понятия не имею.

— Как в Америке могут так поступать с писательницами уровня мисс Бетти Макдоналд?