Урок анатомии. Пражская оргия

И вот они прибыли. В коробке была еще и записка, напечатанная на именном врачебном бланке. «Помните: не надо класть подушку доктора Котлера поверх обычной подушки. Она сама делает все, что нужно. Если за две недели не почувствуете существенных улучшений, звоните мне по телефону RЕ4-4482. Если случай застарелый, может потребоваться массаж. В трудных случаях применяются гипнотические практики». И подпись: «Доктор Чарльз Л. Котлер, долорологист».

А что, если подушка возьмет да и сработает и боль совсем уйдет? Он с нетерпением ждал вечера, чтобы опробовать ее. Он с нетерпением ждал 4 января и начала занятий. Ждал 1981 года, когда он откроет свой кабинет. Самое позднее — в 1982-м. Подушку долорологиста он возьмет в Чикаго, а гарем оставит здесь. С Глорией Галантер он зашел слишком далеко — даже для инвалида. С «Тезаурусом» Роже под головой и Глорией, сидящей у него на лице, Цукерман понял: нечего и рассчитывать, что страдание облагораживает. Она была супругой, обласканной и незаменимой супругой доброго волшебника, который потихоньку отучил Цукермана от высоконадежных облигаций и за три года почти удвоил его капитал. Марвин Галантер был таким рьяным поклонником «Карновского», что поначалу даже отказывался брать с Цукермана деньги за услуги; при их первой встрече финансовый консультант сказал Натану, что, если налоговая служба оспорит его налоговые прикрытия, он оплатит все штрафы из собственного кармана. Марвин утверждал, что «Карновский» — это история его жизни, и для автора этой книги он готов на что угодно.

Да, ему нужно избавиться хотя бы от Глории — но вот против ее груди невозможно устоять. Иногда, лежа в одиночестве на коврике и пытаясь по советам ревматолога отвлечься от боли, он мог думать только о ее груди. Из четырех женщин гарема совсем беспомощным он становился только с Глорией, Глория же казалась самой счастливой, странным и упоительным образом казалась самой игриво независимой, хотя и была загнана в рамки его убогими потребностями. Она отвлекала его своей грудью и приносила ему еду: шоколадные кексы от Гринберга, штрудель миссис Хербст, пумперникели от Забара, белугу в судках из «Икротерии», курицу в лимонном соусе из китайского ресторана «Перла», горячую лазанью из «21». Посылала шофера аж на Аллен-стрит за фаршированными перцами от «Сеймура», а потом приезжала на машине, чтобы разогреть их к ужину. Она мчалась в своем лисьем тулупе на кухоньку, а возвращалась с дымящейся кастрюлькой в одних туфлях на каблуках. Глория была крепкая крупная брюнетка под сорок, с круглыми выпирающими грудями, напоминавшими мишени, и наэлектризованными кущами волос. В лице ее было что-то от испанской мулатки: широкий внушительный подбородок, округленный рот с полными губами, странно изогнутыми в уголках. Зад у нее был в синяках. Он был не единственным самцом под ее опекой, но его это не волновало.

Он ел принесенные ею блюда и припадал к ее груди. Он ел с ее груди. Чего только не было у нее в сумке — бюстгальтер с открытыми сосками, трусы без промежности, «полароид», дилдо-вибратор, вазелин, повязка на глаза от Гуччи, плетеный бархатный канат и в качестве угощения, на его день рождения, грамм кокаина.

— Времена изменились, — сказал Цукерман. — Раньше нужен был только презерватив.

— Больному ребенку, — ответила она, — нужно побольше игрушек.

Не поспоришь — когда-то считалось, что дионисийские игрища врачуют страдающих телесно. Существовала еще и старинная традиция наложения рук. Глория опиралась на традицию. Его мама, когда он лежал дома с температурой, садилась к нему на кровать играть в рулетку и считала это самым эффективным способом лечения. Чтобы успеть переделать домашнюю работу, она ставила гладильную доску в его комнате, и они болтали о школе и его приятелях. С тех пор он полюбил запах глажки. Глория, смазав палец и засунув его ему в анус, рассказывала о своей жизни с Марвином.

— Глория, ты самая непристойная из всех известных мне женщин, — сказал Цукерман.

— Если самая непристойная из всех известных тебе женщин я, у тебя проблемы. Я трахаюсь с Марвином дважды в неделю. Откладываю книгу, тушу сигарету, выключаю свет и переворачиваюсь.

— На спину?

— Куда ж еще? Он сует его в меня, и я отлично знаю, что делать, чтобы он кончил. Потом он бормочет что-то о сиськах и о любви и кончает. Тогда я включаю свет, поворачиваюсь на бок, закуриваю и снова беру книгу. Я читаю ту, что ты мне посоветовал. Джин Рис.

— А что ты делаешь, чтобы он кончил?

— Три круговых движения в одну сторону, три в другую, потом вот так вот провожу ногтями по его позвоночнику, и он кончает.

— Итого семь движений.