Урок анатомии. Пражская оргия

Следующие несколько дней он был одним разбитым ртом. Он сосал через соломинку и спал. Больше ничего. Вроде бы сосать проще простого, никого этому учить не надо, но поскольку губы у него были разбиты и болели, к тому же чудовищно распухли, и поскольку соломинку можно было вставлять только в угол рта, он даже сосать толком не мог, и чтобы что-то всосать, ему приходилось напрягаться, начиная с низа живота. Так он всасывал морковный суп, фруктовое пюре, заявленный как сверхпитательный молочный напиток с банановым вкусом, такой сладкий, что он даже поперхнулся. Когда он не всасывал что-нибудь кашеобразное и не спал, он исследовал рот языком. Для него сейчас не существовало ничего, кроме внутренней части рта. Он сделал там множество открытий. Рот — это то, что ты есть. Именно через рот ты максимально приближаешься к тому, кем ты себя считаешь. Следующая остановка — мозг. Неудивительно, что феллацио обрело такую популярность. Твой язык живет во рту, а твой язык — это ты и есть. Он посылал свой язык повсюду, чтобы проверить, что там за металлическими скобами и резинками. По распухшему куполу нёба, к болезненным углублениям на месте утраченных зубов, оттуда к зиянию у края десны. Именно там его вскрыли и заново соединили. Для языка это было как путешествие вверх по реке в «Сердце тьмы»[56]. Таинственный покой, километры тишины, язык, по-конрадовски крадущийся к Куртцу. Я — Марлоу собственного рта.

За десной были осколки челюсти и разбитые зубы, и врач, прежде чем заняться трещиной, долго там возился, вытаскивая все крохотные обломки. Новые верхние зубы еще предстояло вставить. Он даже вообразить не мог, что когда-нибудь что-нибудь укусит. Одна мысль о том, что кто-нибудь дотронется до его лица, приводила в ужас. Как-то раз он проспал восемнадцать часов, а потом не помнил, как ему мерили давление и меняли капельницу.

Юная ночная медсестра принесла «Чикаго трибьюн», чтобы его приободрить.

— Так вы, — сказала она, слегка зардевшись от возбуждения, — известный человек, так ведь?

Он жестом показал, чтобы она положила газету рядом со снотворным. Посреди ночи — какой именно, он не помнил — он наконец взял оставленную газету и стал при свете ночника читать. Газета была сложена так, что первым делом был виден абзац в одной из колонок.

Новости от шофера знаменитостей. Как летит время! Знаменитый бунтарь шестидесятых писатель Натан («Карновский») Цукерман восстанавливается в больнице «Биллингз» после косметической хирургической операции. Сорокалетний Ромео решил убрать лишние морщины, а затем — снова в «Элейн», в гущу светской жизни Нью-Йорка. Перед тем как сделать подтяжку, Натан, прибывший в город инкогнито, устроил вечеринку в «Папм-рум».

Пришла открытка от мистера Фрейтага. На конверте — наклейка с обратным адресом, где значились «Мистер и миссис Гарри Фрейтаг». Мистер Фрейтаг аккуратно вычеркнул «и миссис». Видимо, повозился, проводя ровную линию. На открытке было написано: «Скорейшего выздоровления». На обратной стороне он написал от себя:

Дорогой Натан!

Бобби рассказал мне о смерти ваших любимых родителей — я об этом не знал. Ваше огромное сыновье горе объясняет все, что случилось, и добавить тут больше нечего. Кладбище — последнее место, где вам следовало быть. Я только ругаю себя за то, что не знал об этом заранее. Надеюсь, тем, что я наговорил, я не сделал вам хуже.

Вы заработали большую известность, с чем я хочу вас поздравить. Но я хочу, чтобы вы помнили, для папы Бобби вы все тот же Джоэл Купперман, победитель викторин, и всегда им останетесь. Выздоравливайте скорее.

С любовью,

Гарри, Бобби и Грег Фрейтаги