Урок возмездия

Комната отдыха – это самое большое помещение в доме. Она тянется вдоль всей западной стены, ее огромные окна выходят на лес, и поэтому здесь темно даже в полдень. С потолка, как портьеры, свисают тени, но я зажигаю несколько ламп – и янтарный свет освещает темные углы.

Здесь нет призраков.

Годвин-хаус был построен в начале восемнадцатого века, это первое сооружение школы Дэллоуэй. За десять лет с момента открытия школа увидела пять жестоких смертей. Я и сейчас иногда ощущаю в воздухе запах крови, словно жуткая история Годвин-хаус похоронена в его неровном фундаменте рядом с костями Марджери Лемонт.

Я сажусь в кресло у окна: мое любимое, мягкое, бордового цвета, с подушкой для сиденья, которая опускается подо мной так, словно кресло хочет поглотить своего захватчика. Я устраиваюсь поудобнее с детективом Гарриет Вейн и с головой погружаюсь в Оксфорд 1930-х годов, в запутанную сеть убийственных записок, изысканных обедов и угроз в перерывах между пирожными и сигаретами.

Сейчас дом кажется совсем другим. Год назад, в середине семестра, коридоры гудели от громких девичьих голосов и стука каблуков по деревянному полу, повсюду были расставлены чашки, на бархатной обивке виднелись прилипшие длинные волоски. Время поглотило все это. Мои подруги в прошлом году окончили школу. Когда начнутся занятия, Годвин будет домом для совсем других учениц: студенток третьего и четвертого курсов с блестящими глазами и душами, навеки отданными литературе. Девушки, которым, возможно, Оутс нравится больше, чем Шелли, а Олкотт – больше, чем Альенде[3]. Девушки, которые ничего не знают о крови и дыме, о черной магии.

И я войду в их группу, последний представитель ушедшей эпохи, старый механизм, который очень хочется убрать подальше.

Моя мать хотела, чтобы я перешла в Эксетер и закончила обучение там. Эксетер… Словно там мне было бы легче пережить это, чем здесь. Я особо не надеялась, что она поймет. «Но ведь твои подруги ушли», – сказала бы она.

Я не знала, как ей объяснить, что быть в одиночестве в Дэллоуэе лучше, чем где-либо еще. По крайней мере, здесь меня знают стены, полы, почва. Я вросла корнями в Дэллоуэй. Дэллоуэй – мой.

Бух.

Звук пугает меня настолько, что я роняю книгу и вскидываю глаза к потолку. Я ощущаю привкус железа во рту.

Ничего. Это старое здание все глубже погружается в неустойчивый грунт.

Я достаю книгу и начинаю листать страницы в поисках места, на котором остановилась. Я никогда не боялась быть одна и не собираюсь начинать это делать сейчас.

Бух.

На сей раз я отчасти ожидаю этого, напряжение сковывает мою спину, свободная рука сжимается в кулак. Я откладываю книгу в сторону и выскальзываю из кресла, сердце неровно барабанит в груди. Декан Мариотт точно никого не впускала в здание, так ведь? Хотя… Это, наверное, техперсонал. Кто-то мог прийти убрать нафталиновые шарики или поменять воздушные фильтры.

Точно, так и есть. Семестр начнется в конце выходных; самое время для уборки. Вне всякого сомнения, в этот период в Годвине не избежать беготни персонала, отмывающего полы и распахивающего окна где только можно.

Вот только дом был вычищен до моего приезда.

Поднимаясь по лестнице, я чувствую, каким холодным стал воздух, и этот холод пробирает до мозга костей. Вязкий ужас леденит мою кровь. Я не строю предположений, я знаю, откуда исходит этот звук.

Комната Алекс была третьей справа на втором этаже – прямо под моей комнатой. Когда ее музыка была слишком громкой, я обычно топала по полу. Она же выстукивала ответ черенком метлы.

Стук, четыре слова: «Заткнись. К. Чертовой. Матери».

Это глупо. Это… смехотворно, нерационально, я знаю, но это не помогает мне преодолеть ощущение тошноты, зарождающееся где-то под ребрами.

Я стою перед закрытой дверью, упираясь в нее рукой.

Открыть ее. Я должна открыть ее.

Какое же холодное дерево. У меня шумит в ушах, и я никак не могу отделаться от образа Алекс по ту сторону двери: истлевшая, седая, тусклые глаза пристально смотрят из иссохшего черепа.

Открой ее.

Но я не могу.

Я поворачиваюсь на каблуках и мчусь обратно по коридору до самой комнаты отдыха. Подтаскиваю кресло ближе к высокому окну и сворачиваюсь калачиком на подушке, вцепившись руками в книгу Сэйерс и уставившись на вход, откуда пришла, в ожидании плывущей со стороны лестницы тонкой фигуры, покрытой сумраком, словно плащом.

Ничего не происходит. Ну, все правильно. Просто…

Это паранойя. Это тот же самый страх, что заставлял меня просыпаться среди ночи с саднящим от крика горлом. Это чувство вины, проникающее в тело моего разума и выпускающее его внутренности наружу.