В лесу тихо, как в мавзолее. Какую бы защиту ни давало мне заклинание прошлой ночи, теперь ее нет, растаяла как лед.
Прошлая ночь не вызвала снег.
Прошлая ночь вызвала
Я уставилась на деревья, ожидая ее прихода. Дух с белыми глазами и ядовитыми кончиками пальцев. Алекс с ее спутанными волосами в промокшем в озерной воде платье. Я знаю, что она там, потому что чувствую, как она смотрит на меня; каждое дуновение ветра в соснах – это ее шепот.
Мне нужно уйти. Я не могу быть тут.
Пошатываясь, я поднимаюсь и чуть не спотыкаюсь о тело.
Это Леони, ее темная кожа серебрится под припорошившим ее снегом. Она не двигается, совсем, словно труп в сшитом на заказ костюме. Нам не следовало приходить сюда, нельзя было позволить себе уснуть.
Но вот она начинает двигаться, сжимает руку в кулак, ее рот недовольно кривится. Я отвожу взгляд и только сейчас осознаю, что мы все здесь: Эллис съежилась под деревом, завернувшись в дубленку, Клара с бледными влажными щеками спит на куче листьев.
Ее рыжие волосы на снегу похожи на пролитую кровь.
Меня мутит, я отворачиваюсь.
Ловлю какое-то движение среди деревьев. О боже – я ее вижу. Я вижу ее. Чуть более ясно, чем тень, но я узнала бы ее где угодно. Я закрываю глаза рукой, потому что не должна этого видеть. Но память рисует сквозь черный бархат за моими веками: Алекс на той скале, волосы путаются на резком ветру, щеки пылают от гнева – и она кричала на меня, кричала без остановки, поэтому я протянула руки и
– Фелисити?
Голос Эллис. И, должно быть, именно Эллис берет меня за плечо и отводит от Клары, от тел, разбросанных по лесной подстилке, как ненужный мусор.
– Фелисити, – повторяет она, и холодные пальцы скользят по моему затылку и сдавливают череп. – Всё в порядке. Всё хорошо. Мы просто уснули.
Я не могу дышать. Воздух здесь такой густой, в нем нет кислорода, он колется, как разбитое стекло. Заливает мои легкие, словно стылая вода. Сколько можно прожить без воздуха? Сколько времени пройдет, пока мое тело не рухнет, как тело Алекс? Озеро смыкается над головой. Я тону во тьме. Земля поглощает меня всю.
– Ш-ш-ш. Просто дыши.
Я не могу.
– Дыши.
Я плачу, слезы текут по щекам. Сейчас недостаточно холодно, чтобы они замерзли, пока недостаточно.
Я не убивала ее. У меня нет наклонностей к чему-то подобному. Я просто… Я схожу с ума. Я…
– Фелисити. Ты можешь на меня посмотреть? – Кто-то стирает мои слезы, пальцы скользят по моему лицу, словно составляя его топографическую карту. – Посмотри на меня.
Я смотрю.
Эллис так близко в этот момент, и все, что я вижу, – это ее глаза, облачно-серые и спокойные. Ее ладони на моих щеках. Губы покраснели.
– Ты в порядке, – повторяет Эллис и гладит мои волосы, как мать гладит свое дитя, и только теперь я понимаю, что все проснулись: Клара и Леони стоят, уставившись на меня, Леони прикрывает рот рукой, Клара жадно смотрит, широко открыв глаза.
Голос Леони все еще звучит в моей голове:
Эллис мягко вздыхает; я чувствую ее тепло на коже. Наконец, ее прикосновение переходит с моего лица на плечи; затем она с силой растирает мои руки.
– Ты промокла насквозь, – шепчет она. – Давай. Нам нужно отвезти тебя домой.
Я не помню дорогу к ее грузовику. Когда я пытаюсь представить этот путь, вижу четырех измученных девиц с онемевшими носами, спотыкающихся о поваленные деревья и пробирающихся мимо луж растаявшего снега. Рука Эллис вокруг моей талии удерживает от падения, Клара бдительной тенью идет позади.
Эллис усаживает меня на переднее сиденье и накрывает колени пледом. Я закутываю руки в шерсть и смотрю в окно, пока мы катимся по неровной земле и возвращаемся на узкую гравийную дорогу.
До Дэллоуэя всего пять минут езды. Я не знаю, почему прошлой ночью казалось, что мы прошли мили, тысячи миль, словно двенадцать раз обогнули земной шар.
Когда мы возвращаемся, Каджал спит, а Клара слишком робка для ругани, и это значит, что никто на третьем этаже не станет воевать со мной за душ. Я делаю воду максимально горячей и сижу на полу под ее струями. Мой мозг – это чистое ледяное поле, неподвижное озеро, что раскинулось до самого горизонта. Я пуста. Все внутри меня замерзло и умерло.
Я помню это чувство; так я ощущала себя в больнице – словно сама душа моя была собрана из ламинированных полов и флуоресцентных ламп. Стерильна. Первые несколько ночей я звала свою мать. Это было ошибкой, ведь она так и не появилась. Но даже если бы и пришла, я бы ее оттолкнула.
Однако то место не погубило меня. Я уже была проклята. Ведьмы Дэллоуэя вырезали мое сердце и использовали его, чтобы согреться. И мне больше нечего было дать.