Рынок дергал его за рукава пиджака, тискал, совал в бока локти, давил ноги, сжимал грудь, так что захватывало дыхание. Он дышал в лицо воблой и сивухой, нафталином и духами, колесной мазью и керосином. Он умолял, звал, приглашал, сулил златые горы, едва не падал на колени…
Кричала женщина, быстро, по-птичьи, ворочая черную, то ли от грязи, то ли от загара, шею.
— Кофточка шелковая с заграничной прошивкой. Красота. Четыреста рублей.
За ее спиной бубнил старик:
— Махорку на хлеб… Кому махорку на хлеб…
Выплыло из толпы желтое лицо китайца-солдата в обмотках на ногах. Скалил зубы, такие желтые вроде бы как и лицо:
— Сахар нада? Сахар нада?
Мелькали перед глазами драные пиджаки, кепки, туфли бронзового цвета, залатанное тряпье, ярко сверкающие броши, камни, браслеты.
— Четыре с полтиной за сапоги… Четыре с полтиной…
— Что дешево больно?
— Охо-хо-хо… Ну, и недотепа. Четыреста пятьдесят значит. Иль из Турции приехала?
Еще один торговец преградил дорогу Косте, пробиравшемуся сквозь толпу вслед за Семеном Карповичем. Глаза злые и мутные, как у пьяного, под пиджаком голое костлявое тело, на ногах опорки, а в руках лаковые полуботинки.
— Эй, парень, махорки не имеешь?
— Я не меняю, — отозвался Костя.
Мужик — то ли он и правда пьяный был здорово, то ли умом тронутый — взмахнул лакирашками, закричал:
— Чего ты тогда, толсторожий фрайер, здесь шманаешься.
Кто-то в толпе сказал, вроде как с завистью:
— Разодет парень. Из властей, может кто? За губернатора может?..
— Не-е, — с ленцой отозвался еще один голос, — из сыскного, пожалуй. Тот что попереди с губой-то выдернутой — точно из сыскного. Ну, а этот знать с ним, в щенках ходит…
Лицо говорившего круглое сытое и улыбающееся миролюбиво, даже как-то подобострастно. Костя отвернулся, рывком раздвинул толпу, удивительно легко расступившуюся на этот раз перед ним. Догнал Семена Карповича, придерживающего под локоть мужчину, одетого в длинное и тонкое дорогое пальто. Бородка у гражданина клинышком, щеки холеные, шляпа что у важного господина, на сизом опухшем носу пенсне.
— Отпустили бы вы меня, Семен Карпович — упрашивал он скорбно. — С пьяных глаз я забрел сюда. А сахарок случайно достался мне, как все равно с неба манна.
— А это уясним сейчас, — пообещал Семен Карпович, вталкивая задержанного в маленькую будку возле церковных ворот. — Уясним, случайно или по другому как достался тебе этот сахарок.
Находились в будочке трое мужчин с кобурами на ремнях и две женщины. Они, как и сегодня утром Нинка-зазноба, растирали мокрые щеки кулаками. На пустом бочонке, пахнущем селедкой, на его грязном днище навалом пачки махорки, кульки, жакет дамский на белом меху, дамский корсет, фуражка защитного цвета, худые панталоны.
Семен Карпович отвел похожего на господина задержанного в угол и, притиснув его грудью к дощатой стенке, глядя ему пристально в глаза, спросил тихо:
— Ну, говори по совести, кто тебе ссудил сахарок. Не виляй, Киря, хвостом.
Задержанный шмыгнул сизым носом, поправил пенсне, зачастил торопливо и тоже тихо, чуть не на ухо Семену Карповичу:
— Ну, хоть на колени встану, Семен Карпович. Верьте хотите, хотите нет, а случайно достался сахарок. Зашел вчера вечером в чайную «Орел», сел за стол стакан кипятку выпить. А по соседству трое мужиков — кто не знаю. Ругаются, грозятся, вроде как делят что-то. Потом один мне и говорит: покупай сахар, товарищ хороший. Вот я и купил…
— Он был в фуражке? — спросил язвительно Семен Карпович. — Из интендантов?
Господин покачал головой:
— Вроде как в солдатской бескозырке.
— Лицо круглое без примет?..
И опять господин покачал головой:
— Пожалуй, что тощее лицо. А что без примет — верно…
— И уши у него длинные как у осла, — уже злорадно продолжал Семен Карпович.
Задержанный вздохнул, пугливо глянул на агента:
— Вот уши не знаю какие…
Семен Карпович не спеша забрал пуговицу на пальто у господина между пальцами. Тот мгновенно преобразился, посуровел — словно подменил его кто зараз:
— Опять вы мне собираетесь, господин Шаманов, обрывать пуговицы. Один френч вы мне однажды уже испортили такой забавой. И потом — он даже усмехнулся нахально — в уголовной милиции я выложу об этом Ярову. Он и вас как Терентия Листова в шею погонит из милиции за насилие. Мало вам одной истории. Времена теперь другие. Свобода. Да здравствует революция…
Господин вскинул вверх воинственно кулак и потрясенный Семен Карпович уронил свою руку. Пробормотал раздосадованно:
— Нет, ей богу, Алеша Попович объявился для шпаны и спекулянтов.
Он подтолкнул господина к бочонку, за которым сидел седоусый мужчина в серой толстовке.
— Вот, Иван Петрович, посмотри этого гражданина — сахар отобрал у него. Такая жара, а он пальто напялил на себя.
Тот кивнул и заговорил, обращаясь к задержанным: