Уроки гнева

Тут же вспомнилось, как они помогли поселянам против налётчиков на кораблях и что из этого вышло. "Не получится! Владыка спешит, а приказа я не ослушаюсь…" Мысль была тусклой, смиренной — будто и не было только что мгновенной вспышки эмоций.

Но Владыка не приказал. Вообще не проронил ни слова. И не начал собирать Волну. Гес вскочил, глянул на Пламенного с виноватым упрямством и побежал в ту сторону, куда тянула ниточка чужой надежды, тонущая в облаке страха и злобы.

Владыка побежал следом.

Почему он?.. А, неважно! Главное, что не остановил, не оборвал…

Как ни странно, с уменьшением расстояния до цели ясности в том, куда его тянет, ничуть не прибавилось. Похоже, лучше всего и больше всего Эхагес понимал в происходящем, когда спал. Что с ним стряслось? Какой выверт "тёмного разума", какая струна души зазвучала вдруг? После всего, что было, Летун понемногу переставал понимать себя.

А может быть, спросила тихо та часть разума, что отвечала за противоречия, всё наоборот? Может, я избавляюсь от ложного понимания? Говорится в Книге Воина: "Для выявления сути меча его закаливают и используют в сече. Для выявления сути человека его подвергают испытаниям и дают свободу".

Разве то, что ныне окружает меня — не испытания и свобода?..

Такие мысли ничуть не мешали стражу мчаться сквозь плотные с виду, но расступающиеся без шелеста и треска заросли. В стихии привычных действий сильное тело его было вполне самостоятельно, в плотной опёке рассудка отнюдь не нуждаясь. Эхагес бежал — быстро, ловко, без лишних усилий и надрыва — и выбежал на пойменный луг возле мелкой речушки.

Встал, как вкопанный.

Прямо по руслу речки, словно зверь, путающий след, к нему бежала девчонка. Белокожая, чернявая, но с белой, словно седой, полосой на левом виске. С виду — лет пятнадцати самое большее. И никакой одежды на ней не было.

Впрочем, стесняться она и не подумала. Даже когда заметила Геса, сделала только одно: свернула в его сторону, пересекла луг и свалилась ничком в пяти шагах, словно покорная рабыня, которая вымаливает прощение. Бока её после бега ходили ходуном, и выделялись на спине две длинные продольные ссадины, непонятно как полученные. Разве что если с дерева вниз головой сигануть, и ветки вскользь чиркнут…

Впереди, откуда бежала девчонка, всё отчётливей несло злым страхом. И всё громче был приближающийся пёсий брех.

"Ерунда какая-то. Что ж они там, с собаками на человека?.. Или впрямь беглая?.."

Чернявая снова задвигалась. Не поднимая головы, она трижды коснулась лбом земли, потом на четвереньках подошла к Гесу вплотную (очень ловко, кстати, с изумительной бескостной гибкостью — не переступая, а стелясь) — и обхватила его ногу, ткнувшись головой в сапог.

Чёрт знает что!

Сбоку, шелестя травой, подошёл Владыка.

— Что будешь делать, страж?

— Не знаю… Может, взять её с собой?

Пламенный промолчал. Погоня приближалась.

— Владыка, нельзя же просто бросить её!

— Почему?

— Здесь её не ждёт ничего хорошего.

— А что хорошего ждёт её с нами?

Тонкие руки на сапоге Эхагеса сжались, словно их хозяйка понимала, к чему клонится дело. В голове у стража царил сумбур.

— Отцепи её. Хватит тратить время.

На луг выскочили две крупные, довольно лохматые собаки, а следом за ними — целая свора. Девчонка сжалась ещё сильнее, но не задрожала. Владыка повёл ладонью, словно отмахиваясь, и собаки встали, упираясь всеми лапами, не прекращая заполошно лаять.

— Отойди от неё, Эхагес.

— Нельзя же бросать… — сказал Летун тоскливо.

— Страж, отойди от неё.

Это уже был приказ. Спокойный, но оттого лишь более веский.

Пусто, как пусто…

— Владыка, я прошу: возьмём девчушку с собой.

— Ты, — с намёком на удивление сказал Пламенный, — хочешь использовать право Просьбы? Ради вот этой?

Следом за собаками из зарослей вывалился приземистый, широкий мужик в варварской одёже, косматый, заросший буйной светлой бородой. При виде тастара он прокатился ещё шагов на десять вперёд, заорал что-то визгливое, бестолково размахивая тяжёлым тесаком. Взгляд его, то и дело перескакивающий на голую беглянку у ног Эхагеса, сверкал почти равными по силе страхом и ненавистью.

"Нет, она не рабыня. Рабынь не боятся так отчаянно".

Мысль мелькнула и пропала.

— Да, Владыка. Её ждёт смерть, если оставить её вот этому… этим.

Народу прибывало. Сплошь мужики вроде первого, такие же широкие, бородатые, яростно багровые. Не люди, а родня медведей-шатунов.

— Что ж — твоё право.

На глазах у родни медведей три фигуры — сжавшаяся белая, тёмно-серая и высоченная чёрная, нечеловеческая, растаяли в воздухе, словно наваждение.

И как ни крутились собаки, как ни шарили по земле глаза людей, следов их так и не нашли.

Глава десятая