Уроки химии

Нет, Ким – слишком отрывисто.

А потом ему пришло на ум: чем плохо «Мадлен»? Элизабет читала ему «В поисках утраченного времени»[13] – эту книгу он бы не посоветовал никому, но кое-что из нее все же понял. Про «мадлен». Это такое печенье. Мадлен Зотт. Тоже красиво, разве нет?

– Как тебе имя Мадлен? – спросила Элизабет, увидев на своем ночном столике неизвестно откуда взявшуюся раскрытую книгу Пруста.

Пес обернулся и ответил ей спокойным взглядом.

Для смены имени с Мэд на Мадлен требовалось явиться в мэрию, подать заявление с указанием – что особенно тяготило Элизабет – ряда личных данных, а также приложить свидетельство о заключении брака.

– А знаешь, – обратилась Элизабет к своему псу, стоя рядом с ним на ступенях мэрии, – пусть это лучше останется между нами. Официально она Мэд, но мы будем звать ее Мадлен, и никто ни о чем не догадается.

Официально – Мэд, подумал Шесть-Тридцать. Не вижу препятствий.

И еще кое-что о Мэд: она злилась, адски злилась при виде химиков из Гастингса. «Колики», – поставил бы диагноз доктор Спок. Но Элизабет считала, что дочка попросту хорошо разбирается в людях. И это было тревожно. Что девочка будет думать о своей родной матери? О женщине, которая не общается с родственниками, не вышла замуж за горячо любимого человека, вылетела с работы и теперь днями напролет учит пса разным словам? Кем будет считать ее дочка: эгоисткой, чокнутой или той и другой сразу?

Ответов она не находила, но считала, что их должна знать соседка из дома напротив. Элизабет слабо разбиралась в религии, однако усматривала в Гарриет Слоун божественное начало. Гарриет напоминала ей истинного пастыря, которому не страшно открыться, поведать свои страхи, надежды, ошибки, чтобы взамен получить не дурацкий совет о том, какую молитву читать по четкам, и не стандартную фразу психологов: «Что вы чувствуете в связи с этим?», а урок житейской мудрости. Как решать насущные проблемы. Как выживать.

Она взяла в руки телефон, не подозревая, что стоявшая у окна с биноклем наперевес Гарриет уже в курсе ее намерений.

– Алло, – ровным тоном ответила Гарриет, отбросив бинокль на диванные подушки. – Вы позвонили в дом семьи Слоун.

– Гарриет… Это Элизабет Зотт.

– Уже иду.

Глава 19 Декабрь 1956 года

Главный плюс для ребенка, растущего в семье ученого? Практически нулевой уровень безопасности.

Как только Мэд сделала первые шаги, Элизабет стала поддерживать ее стремление все потрогать, попробовать на вкус, потрясти, бросить, поджечь, распилить, разлить, взболтать, перемешать, разбрызгать, понюхать и лизнуть.

– Мэд! – каждое утро кричала Гарриет, входя к ним в дом. – Не тронь!

– Нетонь, – соглашалась Мэд, выпускала из рук чашку с недопитым кофе – и брызги разлетались во все стороны.

– Кошмар, – всхлипывала Гарриет.

– Касмал, – соглашалась Мэд.

Пока Гарриет ходила за тряпкой, Мадлен топала в гостиную, хватая по пути одно, другое, роняя третье и протягивая чумазые ручонки ко всему режущему, колющему, горячему и ядовитому – ко всему, что большинство родителей сознательно держит в недоступных для детей местах; словом, ко всему самому интересному. Тем не менее Мадлен оставалась цела и невредима.

За это отвечал Шесть-Тридцать. Он следовал за ней по пятам, вынюхивал опасность, не давал прикасаться к лампочкам, ложился вместо подушки рядом с книжным шкафом, чтобы смягчить удар, если девочка свалится, когда полезет вверх по полкам, а лазить она обожала. В свое время Шесть-Тридцать не уберег любимое человеческое существо. Больше такое не повторится.

– Элизабет, – ворчала Гарриет, – нельзя позволять Мэд делать все, что ей вздумается.

– Совершенно верно, Гарриет, – отзывалась Элизабет, не отрываясь от трех лабораторных пробирок. – Я как раз убрала подальше ножи.

– Элизабет, – увещевала Гарриет, – за ней глаз да глаз нужен. Вчера она при мне залезла в стиральную машинку.

– Ничего страшного, – отвечала Элизабет, по-прежнему наблюдая за ходом реакции, – перед запуском стирки я непременно проверяю барабан.

Несмотря на постоянное чувство тревоги, Гарриет не могла не отметить, что ее собственные дети росли в иных условиях, нежели Мэд. Более всего Гарриет поражала удивительная гармония в отношениях между мамой и дочкой. Девочка училась у матери, но и та, в свою очередь, училась у девочки. Они существовали в атмосфере взаимного обожания – достаточно было увидеть, как Мэд смотрит на Элизабет во время чтения, как весело лопочет, когда Элизабет нашептывает ей что-то на ушко, какой лучезарной улыбкой озаряется лицо Мэд, когда Элизабет гасит уксусом пищевую соду; они все делили на двоих: любую мысль, дело, занятия химией, детский лепет, всякую чепуху, используя порой только им одним понятный тайный язык, из-за чего Гарриет временами чувствовала себя отвергнутой. Она предостерегала Элизабет, что взрослый не может, точнее, не должен становиться ребенку другом. Это она вычитала в одном журнале.