Уроки любви

…Эти же вопросы задавал себе Хельмут фон Кленвер. После его разговора с Куртом прошло два месяца, но Вернер ни разу не вспомнил о состоявшемся в кафе «Сиеста» беседе. Хельмут не смел настаивать, понимая, в сколь опасное дело втягивает своего друга.

Клара уехала в Гамбург, ни словом не обмолвившись о своих намерениях оставить мужа. Она выбрала тактику ожидания. Ведь ситуация с пассией Хельмута настолько сложна, что может разрешиться в любой момент без ее личных усилий и даже помимо воли самого Хельмута. Он запутался, но друзья и старшие товарищи помогут верному сыну Родины разобраться в личных проблемах.

Хельмут чувствовал, как сгущается вокруг него атмосфера — коллеги ждали, когда фон Кленвер найдет достойный выход из создавшегося положения. А он все сильнее привязывался к Эжени.

После отъезда Клары любовники все свободное время проводили вместе. Иногда, глядя на Эжени с округлившимся семимесячным животом, Хельмуту казалось, что он — такой же, как и все, благополучный буржуа, счастливый супруг, ожидающий прибавления семейства. Как приятно было хоть на короткие часы погрузиться в чудесную иллюзию и как больно расставаться с ней, возвращаясь в непредсказуемую, враждебную их счастью действительность.

Глава 22

…В конце апреля маленький садик возле дома Эжени превратился в сплошной цветник — цвели кусты и деревья, покрылись дикими фиалками газоны, а на клумбах набирали силу великолепные кусты роз.

— Ты похожа на Маргариту в Гетевском «Фаусте». Помнишь, она гадает на ромашке о своем возлюбленном?. — Обняв Эжени, Хельмут тут же отпустил ее и заглянул в глаза. — Да что случилось, девочка? Тебе нездоровится?

— Посмотри, это то самое? То, о чем рассказывал мне «серб»? — Протянув Хельмуту газету, Эжени опустилась в плетеное кресло, держась за живот.

«Германия нарушила международную конвенцию. Вчера, 22 апреля у города Ипр во время атаки англо-французских позиций немецкие войска применили отравляющие вещества. Пострадало 15 тысяч человек, из них пять тысяч умерло». — Прочел Хельмут.

— Нет, Эжени. Это всего лишь хлор. Он не способен вызвать эпидемию.

— Всего лишь! — Она поморщилась от боли. — Пять тысяч мертвецов… И еще десять тысяч больных… Я думала — началось самое страшное.

Присев рядом, Хельмут обнял ее колени.

— Это ужасно, девочка. Я ненавижу варварскую войну… Но речь идет не о той инфекции, которую ты так боишься. Да что с тобой?

— Мне… мне плохо. — Помертвевшими губами прошептала Эжени. Сквозь навернувшиеся слезы ее глаза сверкали гневом и болью. — И все-таки они добились своего, твои оголтелые соотечественники… Стали пугалом для всего мира и… они убили нашего ребенка…

Через два часа прибывший доктор показал взволнованному отцу крохотное красное тельце — семимесячный мальчик, сморщенный. едва попискивающий, был очень слаб. Это преждевременно появившееся существо испугало Хельмута, Пробормотав что-то невнятное, он выбежал в сад. Ему хотелось исчезнуть, раствориться в воздухе, только бы не стать свидетелем ужасной катастрофы, причиной которой он явился. Ребенок вряд ли выживет, Эжени не простит ему этого. «Проклятье! Проклятье тем, кто причислял себя к цивилизованной нации, не гнушается сатанинских методов!» — Затуманенный негодованием взгляд Хельмута прояснился — перед ним покойно и мирно тянулся к солнцу куст, покрытый белыми бутонами. Толстые лаково-коричневые стебли наивно защищали свою жизнь острыми когтеобразными шипами.

Раздирая пальцы в кровь, Хельмут с хрустом переломил стебель и с изумлением рассмотрел бутон. Точно такой же, как тот, что он согревал под своим плащом для Эжени, такой же, как сотни погруженных в самолет цветов, которыми он осыпал любимую в двадцать пятый ее день рождения… Как давно это было и как сильна, несмотря ни на что, его любовь к этой женщине!

Тихонько подойдя к спящей Эжени, Хельмут положил цветок на подушку рядом с разметанными по кружевам бронзовыми завитками. А потом коснулся ее лба нежным, благодарным поцелуем.

Через три месяца мальчик, названный Генрихом, округлился, окреп, научился улыбаться и хватать протянутый ему палец. Сердце Хельмута заполнили радость и умиление.

— Ну, что же, пора решать участь нашей семьи, — сказал он. — Как много дано мне для счастья, и как трудно завоевать на него права… Потерпи, Джени, и мы станем самой благодарной судьбе, самой крепкой, самой любящей семьей в целом свете.

Когда Хельмут говорил так, неловко прижимая к груди малыша, Эжени верила ему — уж очень хотелось ей верить, что жизнь не поскупится на то, что раздает направо и налево всякому смертному — обыкновенную, тихую семейную радость…