Услышав, что Руфь требует от него поговорить с Марией Оуэнс, Хаторн в ярости вошел в комнату. Разве он виноват, что его околдовали? Он жертва в той же мере, что и библейский Адам, соблазненный и согрешивший.
– Почему ты не прогнала ее? – спросил он жену.
Руфь бросила на него отчаянный взор, но он настаивал на своем.
– Это женская работа. Просто отошли ее прочь, как торговца-разносчика.
Прошептав молитву, чтобы защитить себя, Руфь приоткрыла дверь. Она носила серое платье и чепец, покрывавший голову. Руфь была хорошенькой, бледной и смущенной, но прежде всего она была напугана.
– Он сказал, что ты должна уйти, – сказала она Марии. Ее голос был тих и слаб, едва слышен даже ей.
– Я здесь не для того, чтобы тебя обидеть. – Мария почувствовала, как у нее в горле что-то сжалось. Руфь оказалась не такой женщиной, которая способна разбить сердце соперницы, вовсе не той, которую Мария ожидала увидеть. – Пожалуйста, пойми меня. Я не знала о твоем существовании.
– Прошу тебя. – Руфь зажмурилась, словно могла таким образом заставить эту темноволосую красавицу исчезнуть. Люди говорили, что у Марии серебристые, как у кошки, глаза, и Руфь не хотела их видеть. – Не причиняй нам вреда.
Мария взяла Руфь за руку, и та тотчас открыла свои бледно-голубые глаза. Они ощутили тепло друг друга. Мария разжала пальцы. Она лишь хотела, чтобы эта женщина ее услышала.
– Пусть он скажет это сам, – сказала Мария. – Тебе не будет от этого никакого вреда.
Руфь вошла в дом, прикрыв за собой дверь. Ее сердце сильно билось. Ей было немногим больше девятнадцати – дитя, оставшееся без матери, а теперь и сама мать единственного сына Джона Хаторна. Любимая матушка, когда их с отцом Руфи высылали в глушь Род-Айленда, на прощание шепнула ей на ухо:
– Не доверяй никому, кроме себя.
Настороженный Джон ожидал жену. В тот вечер он выглядел старше своих лет, и Руфь видела, каким станет ее муж, когда постареет, – красота его исчезнет, юмор станет мрачным. Человек, призванный судить других. Когда делаешь жизненный выбор, меняешь свою судьбу. Взгляни на свою левую руку и увидишь, как изменяются линии сообразно тому, каким ты стал.
– Ну и что? – спросил он.
В четырнадцать лет Руфь была ему благодарна за то, что он взял ее в жены, потому что она осталась одна и не знала ничего, кроме этого городка. Вязы с черными листьями, улицы, мощенные кирпичом, дома с деревянными ставнями, поля, куда прилетают вороны, чтобы полакомиться зерном, гавань, где лодки рвутся на ветру с привязи, бесконечные зимы со снежными заносами. В первую ночь, когда они были вместе, Джон велел ей закрыть глаза и молиться, а после не плакать, чтобы не прогневить Господа. Она все делала, как он сказал, в ту ночь и потом, но теперь подняла на него глаза.
– Она будет разговаривать только с тобой.
– И в этом твоя вина, – пробормотал Хаторн.
– Но и твоя, – осмелилась мягко возразить Руфь.
В конце концов он надел плащ и с мрачным видом вышел из дома. При ярком свете Кюрасао Хаторн толком не разобрался, кем была Мария, но сейчас вполне ясно ее видел. Ему доводилось слышать о подобных созданиях, пребывавших как бы вне Божьей опеки. Говорили, что они способны разрушить людскую душу и осмеять любые приличия. Сумасбродное поведение его жены было еще одним доказательством власти Марии.
– Ты не должна была сюда приходить, – отругал он непрошеную гостью, зная, что за ними наблюдают соседи. В этом городе за всеми следили.
– Только трус просит жену о том, что сам боится сделать.
– Мы не должны ссориться. Ничего хорошего из этого не выйдет.
– Однако ты приходил ко мне достаточно часто. – Слова Марии заставили его покраснеть. – И ни разу не сказал, что у тебя уже есть жена.
Некоторые весьма подозрительные обстоятельства, связанные с Марией, Джон никогда прежде не замечал: черную отметину на внутреннем сгибе локтя, блестевшие в темноте серебристо-серые глаза, черные, как вороньи перья, волосы, руку на перевязи, черные листья у ее ног, опавшие не по сезону.
– А теперь еще убил моего друга, – продолжала Мария.
– Но ведь это всего лишь ворона.
– Если бы вы, сэр, обладали некоторыми ее качествами, то были бы гораздо лучше, чем есть.
Вместо ответа Хаторн сунул руку в карман и вытащил кошелек. Собирается расплатиться горсткой серебра за ее разбитое сердце? Говорила же ей Ханна: «Каждая женщина бывает дурой, хотя бы раз в жизни».
– За мои услуги? – спросила она тоном, которого он раньше не слышал. Она не слабая девчонка, которой можно понукать, хотя он и сделал все возможное, чтобы выйти сухим из воды. У нее есть характер.
– Мой корабль отходит завтра, – сказал Джон. – На эти деньги ты сможешь содержать себя. Я подарил тебе сапфир и бриллианты, а теперь серебро. Этого вполне достаточно. – Он несколько сбавил тон. – Полагаю, ты будешь вести себя разумно. Мы теперь не на Кюрасао, мисс.
Мария кивнула на Фэйт, спавшую у нее на руках.
– Однако вот свидетельство о том времени.