Уроки магии

В погожие деньки старый Абрахам Диас сиживал в этом саду, грезя о море, где хотел бы находиться рядом с сыном. Он по-прежнему носил кожаную шляпу, которую брал с собой в плавание. Отец Самуэля был чудесный пожилой человек, который знал тысячи историй, даже больше, чем его сын, но он болел, и Самуэль купил этот дом, чтобы отец мог с комфортом прожить здесь, на Манхэттене, свои последние годы. Этот небольшой особняк был приобретен у Якоба Барсимона, первого еврея, поселившегося в Нью-Йорке, прибывшего из Амстердама с Голландской Вест-Индской компанией. Хотя Самуэль купил этот дом для отца, он выбирал его, держа в уме Марию. Нанял рабочих, которые должны были обнести оградой садовый участок, выкорчевать сорняки и крапиву. Он планировал также пристроить отдельное помещение для Фэйт, чтобы ей было где жить, когда она найдется.

После приезда Мария закрылась с гримуаром в своей комнате. Она испробовала все возможные заклятия для возвращения пропавших домой: жгла свечи, раскладывала на деревянном полу камни и птичьи перья, резала ладони, чтобы ее кровь воззвала к Фэйт. Разорвав одно из платьев дочери, Мария бросила куски ткани в огонь, добавив туда сосновых иголок и бархатцев, – заклятие, чтобы привести человека на порог дома в течение суток. Ничто не срабатывало. Даже дар видения не помогал Марии в поисках. Глядя в черное зеркало, она видела только какую-то землю, которая, казалось, простиралась бесконечно и по ней бродили сотни кроликов.

В первые несколько недель в Нью-Йорке Мария не ела, не пила, не спала, не отвечала, когда Самуэль стучался в дверь. Ее потеря была невосполнима, она не желала ни с кем общаться. Рано утром она выскальзывала из дома и обходила городские улицы, надеясь, что ей повезет встретить рыжеволосую девочку. Она находила похожих, но среди них не было ее дочери, и Мария, выбившись из сил, возвращалась домой. Через какое-то время, она, казалось, сдалась – легла в постель и проспала несколько дней, пока Диас не разбудил ее, сказав, что ей необходимо по крайней мере пить воду, иначе она заболеет.

– Когда твоя дочь вернется, ты понадобишься ей живой, – сказал он.

Диас приготовил адафину, тушеную курицу, которую часто подавала на обед его мать, стряпавшая ее со стручковой фасолью, турецким горохом, луком, чесноком и тмином, и издавна выпекавшийся испанскими евреями pan de España, испанский хлеб, где вместо муки нередко использовался картофель. Когда Мария села за стол, она поняла, что умирает с голоду, и ужин ее продолжался и после того, как Абрахам лег спать.

– Этим ты рассчитываешь завоевать меня? – спросила она Самуэля Диаса, выйдя наконец из-за стола.

Еда была поразительно вкусная, на ее приготовление Самуэль потратил не один час. Из-за съеденной пищи или по какой-то другой причине Мария вновь почувствовала себя живой и виноватой за то, что ее сердце как-то умудряется биться, несмотря на то что расколото надвое.

– Мне не нужно тебя завоевывать, – пожал плечами Диас. – Я уже это сделал.

Марию забавляла его самонадеянность.

– То было раньше, а теперь тебе надо преодолеть заклятие.

– Меня это не волнует. Я полюбил тебя еще до всякого заклятия.

Они оба были ошеломлены этим признанием, поэтому какое-то время молча продолжали ужин, разрывая на дольки сладкие, благоуханные испанские апельсины. Потом обсудили условия совместного проживания: Самуэль не должен любить ее, пока заклятие не снято, – это слишком опасно. Мария вспоминала, как стояла на эшафоте, как увидела Джона Хаторна и наложила заклятие на любого, кто влюбится в женщину из семьи Оуэнс. Она лишь хотела защитить себя, свою дочь и всех продолжательниц ее рода от того горя, что познала сама.

– Ты не можешь меня любить, – сказала Мария.

– Если ты на этом настаиваешь, я согласен, – ответил Самуэль.

Масло в блюде на столе подтаяло – явный знак того, что кто-то в доме влюблен.

– Почему так происходит? – спросила Мария, увидев это.

– Тает то, что нагревается.

– Вижу, – сказала Мария, которую тоже охватил жар изнутри.

– Что такое любовь? – пожал плечами Самуэль. – Ее нельзя увидеть, подержать в руках. Это то, что ты чувствуешь. Возможно, ее и вовсе нет.

Этот аргумент показался ему превосходным, но Марию он рассмешил.

– Скольким женщинам ты рассказывал эту историю? – поинтересовалась она.

Самуэль ответил вполне серьезно:

– Только тебе.

На этом он выиграл спор, и они пошли спать. Мария настаивала, чтобы они ни в чем не клялись друг другу, не заключали любовных соглашений, не давали обещаний, не делали ничего, что могло бы навлечь на их головы проклятие. Самуэль не возражал: чтобы когда-нибудь заполучить ее, он был согласен на все. Проснувшись на следующее утро, Мария взглянула на широкую спину спящего Самуэля и ощутила в глубине живота нечто, чему не смогла дать название. Желание или влечение, а может быть, и что-то большее – то, что нельзя подержать в руках или увидеть собственными глазами, но тем не менее оно есть.