Уроки милосердия

Не знаю, что было более странным: то, что я снова направилась к сортировочным баракам, или осознание того, что меня заботит благополучие гауптшарфюрера.

– Простите, герр гауптшарфюрер, – пробормотала я. – Но это дело, не терпящее отлагательств.

Он отпустил надзирателей и за руку вытащил меня на улицу, под ветер со снегом.

– Не смей мешать, когда я работаю, ясно?

Я кивнула.

– Возможно, у тебя сложилось превратное представление… Только здесь приказы отдаю я, а не наоборот. Не хочу, чтобы мои подчиненные думали, что…

– Лагерфюрер… – перебила я. – Он затеял драку перед столовой.

Кровь отлила у герра Диббука от лица. Он поспешно направился к городку, а когда повернул за угол, то припустил бегом.

Мои пальцы продолжали сжимать бутылочку аспирина, спрятанную в розовых рукавицах. Я вернулась в кабинет, сняла пальто, шапку и рукавицы положила сохнуть на батарею. Потом села и стала печатать.

Я работала без обеда. И только когда начали сгущаться сумерки, вернулся гауптшарфюрер. Он стряхнул с шинели снег, повесил ее на вешалку, тяжело опустился на стул и так замер, сцепив руки.

– У тебя есть брат или сестра? – наконец спросил он.

Я посмотрела ему прямо в глаза.

– Была.

Гауптшарфюрер не отвел взгляда.

На листе бумаги написал записку, вложил ее в конверт.

– Отнести в кабинет Kommandant, – приказал он.

Я побледнела. Я никогда там раньше не была, хотя и знала, где это находится.

– Скажи, что лагерфюрер заболел и не сможет провести перекличку.

Я кивнула. Натянула еще мокрое пальто, шапку, рукавицы.

– Подожди, – окликнул меня гауптшарфюрер, когда я поворачивала ручку двери. – Я не знаю, как тебя зовут.

Я проработала у него уже три месяца.

– Минка, – пробормотала я.

– Минка.

Он уставился в бумаги, отпуская меня. Как я поняла, таким образом он сказал мне «спасибо».

Больше по имени он меня никогда не называл.

Вещи, которые разбирали в «Канаде», отправлялись в различные европейские города. К ним прилагался подробный перечень, который печатала я. Случалось, что возникали расхождения, и обычно вина ложилась на узницу, укравшую вещь, но чаще воровали сами эсэсовцы. Дара говорила, что не раз замечала, как младшие офицеры прячут что-то в карманы, когда думают, что никто не видит.

Когда перечень не совпадал с содержимым посылки, в кабинете гауптшарфюрера раздавался звонок. В его обязанности входило наказывать виновных, даже если между фактом мародерства и его обнаружением проходило несколько недель.

Однажды днем, когда гауптшарфюрер отправился за обедом в городок, раздался звонок. Как всегда четко, я произнесла:

– Herr Hauptscharführer Hartmann, guten Morgen[48].

Мужчина на другом конце провода представился герром Шмидтом.

– Мне очень жаль, но герр гауптшарфюрер отошел. Я могу что-то ему передать?

– Да, передайте ему, что груз прибыл неповрежденным. Но прежде чем попрощаться, я вынужден признать, фрейлина… Никак не могу по акценту понять, откуда вы.

Я не стала поправлять его, когда он назвал меня «фрейлина».

– Ich bin Berlinerin[49], – ответила я.

– Серьезно? Ваше произношение заставляет меня краснеть за свое, – признался герр Шмидт.

– Я жила в школе-интернате в Швейцарии, – солгала я.

– Вот как! Наверное, единственная страна в Европе, которой практически не коснулось опустошение. Vielen Dank, Fräulein. Auf Wiederhören[50].

Я положила трубку на место с таким чувством, как будто меня подвергли допросу. Когда я оглянулась, герр гауптшарфюрер был в кабинете.

– Кто звонил?

– Герр Шмидт. Подтвердил получение груза.

– Зачем ты сказала, что из Берлина?

– Его заинтересовал мой акцент.

– Он что-то заподозрил? – спросил гауптшарфюрер.

Если заподозрил, означает ли это, что моей секретарской работе пришел конец? Меня отправят назад в «Канаду»? Или хуже того: я паду жертвой очередного отбора?

– Не думаю, – ответила я с бешено колотящимся сердцем. – Он поверил, когда я сказала, что училась за границей.

Гауптшарфюрер согласно кивнул.

– Не все благосклонно отнеслись бы к твоему пребыванию здесь. – Он сел, разложил салфетку и принялся разрезать на тарелке жареного цыпленка. – Так на чем мы остановились?

Я повернулась спиной к машинке, открыла кожаный блокнот. Вчера я написала десять требуемых страниц, но впервые мне показалось, что не следует читать их вслух.

– Начинай! – поторопил меня гауптшарфюрер, взмахнув вилкой.

Я откашлялась.

Я еще никогда так не ощущала свое дыхание, свой пульс.

До этого места я смогла дочитать, пока краска не залила мне лицо и я не опустила глаза.

– В чем дело? – удивился гауптшарфюрер. – Плохо написано?

Я покачала головой.

Он протянул руку и забрал у меня блокнот.