Уроки милосердия

Свиньи уже жевали шнурки на моих ворованных ботинках. Куры, восседавшие на жердочке между курятником и хлевом, хлопали крыльями и кудахтали. Я подошла к двери. Женщина сбежала, испугавшись, но это не означает, что она не вернется в сопровождении мужа с дробовиком. Я поспешно наполнила карманы зерном, потому что не знала, когда еще удастся поесть. Но я не успела выскользнуть за дверь – она открылась.

На пороге стояла женщина с буханкой хлеба, кувшином молока и тарелкой с колбасой.

– Ты должна поесть.

Я замерла в нерешительности, гадая, не ловушка ли это. Но я была слишком голодна, чтобы упускать такой шанс, поэтому схватила с тарелки колбасу и сунула ее в рот. Оторвала ломоть хлеба и запихнула его за щеку – жевать было все еще больно. Потом осушила кувшин молока, чувствуя, как оно течет у меня по подбородку и шее. Сколько я уже не пила свежее молоко? Я вытерла рот рукой, устыдившись, что веду себя как животное.

– Откуда ты? – поинтересовалась женщина.

Говорила она по-немецки, а это означало, что мы пересекли границу Германии. Неужели обычные граждане понятия не имеют, что происходит в Польше? Неужели и их эсэсовцы обманывают так же, как нас? Пока я решала, что ответить, она покачала головой.

– Лучше не отвечай. Оставайся здесь. Так будет безопаснее.

У меня не было особых причин ей доверять. Большинство немцев, которых я встречала, – жестокие убийцы без всякой совести. Но ведь были среди них и герр Бауэр, и герр Фассбиндер, и гауптшарфюрер…

Поэтому я кивнула. Она махнула рукой в сторону сеновала. Наверх вела лестница, а через трещину в крыше пробивался солнечный луч. Продолжая сжимать кусок хлеба, я вскарабкалась туда. Легла на постель из сена и заснула, не дожидаясь, пока за спиной жены фермера закроется дверь сарая.

Через несколько часов меня разбудил шум шагов внизу. Я выглянула и увидела, что женщина вносит ведро с водой. На шее у нее висело белое полотенце, в свободной руке – кипа сложенной одежды. Она поманила меня.

– Спускайся.

Я сползла по лестнице и так стояла, неловко переминаясь с ноги на ногу. Женщина сбила в кучу сено, чтобы я села, и опустилась на колени у моих ног. Намочила тряпку в ведре и аккуратно вытерла мне лоб, щеки, подбородок. Тряпка стала черной от грязи и сажи, и она сполоснула ее в ведре.

Я позволила ей обмыть мне руки и ноги. Вода была теплая – настоящая роскошь. Потом она начала расстегивать на мне одежду. Я отшатнулась, но женщина обхватила меня за плечи.

– Тихо-тихо, – пробормотала она, поворачивая меня.

Я почувствовала, как грубая ткань отлепилась от моего тела и упала в лужу у ног. Ощутила влажную тряпку на каждой косточке позвоночника, на торчащих костях таза, на выпирающих ребрах.

Когда женщина развернула меня к себе лицом, в глазах ее стояли слезы. Я руками прикрыла наготу, стыдясь увидеть себя ее глазами.

После того как я переоделась в чистое – мягкая хлопчатобумажная и шерстяная одежда, как будто в облако укуталась! – она принесла еще ведро с водой, брусок мыла и вымыла мне волосы. Она пальцами отскребала грязь, а колтуны, которые не могла распутать, срезала. Потом села рядом со мной, как садилась мама, и начала расчесывать мне волосы.

Иногда, чтобы вновь почувствовать себя человеком, должен найтись кто-то, кто видит в тебе человека, – и не имеет значения, что на поверхности.

* * *

Целых пять дней жена фермера приносила мне еду: на завтрак свежие яйца, ржаные тосты и варенье из крыжовника, на обед ломтики сыра на толстых кусках хлеба, на ужин куриные ножки с овощами. Постепенно я набиралась сил. Мозоли на ногах зажили, челюсть перестала болеть. Я уже могла сдерживаться и не засовывать в рот еду, как только она ставила ее передо мной. Мы больше не говорили о том, откуда я родом, куда направляюсь. Я пыталась убедить себя, что могу оставаться здесь, в сарае, пока война не закончится.

Я опять оказалась во власти немцев, но, как у собаки, которую так часто били, что теперь она шарахается даже от ласковой руки, во мне росло убеждение, что людям можно доверять.

В ответ я пыталась выказать свою благодарность. Вычистила курятник – эта работа заняла у меня несколько часов, потому что приходилось часто садиться отдыхать. Собирала яйца и аккуратно складывала их в ведро, где они ожидали прихода жены фермера. Сняла паутину с балок, подмела в сарае – под кипами сена стал виден деревянный пол.

Однажды вечером женщина не пришла.

Я ощутила приступ голода, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что я чувствовала в лагере или во время перехода. Я без столь многого могла обходиться, что отсутствие одного приема пищи прошло почти незамеченным. Может быть, она заболела или куда-то уехала. На следующее утро, когда дверь сарая распахнулась, я быстренько спустилась по лестнице, понимая, что мне не хватало ее компании больше, чем я хотела себе в том признаваться.

Жена фермера стояла напротив солнечного света, поэтому я не сразу разглядела ее красные, опухшие глаза. Не сразу заметила, что она не одна. За ее спиной, тяжело опираясь на палку, стоял мужчина в фланелевой сорочке и подтяжках. С ним был полицейский.