Уроки милосердия

Я оставляю машину за квартал от его похоронного бюро и снова вспоминаю о Джозефе. Случалось ли так, что новый знакомый тыкал в него пальцем, добродушно говорил: «Я вас откуда-то знаю…», и Джозеф тут же покрывался липким потом? Посматривал ли он в чужие окна не для того, чтобы увидеть собственное отражение, а чтобы удостовериться, что за ним никто не следит?

И, разумеется, я постоянно гадаю, было ли наше знакомство чистой случайностью или же он намеренно искал такую, как я. Не просто девушку из еврейской семьи в городке, где евреев раз-два и обчелся, но человека, у которого к тому же обезображено лицо, поэтому он слишком застенчив, чтобы привлекать к себе внимание окружающих и делиться его историей. Я никогда не рассказывала Джозефу об Адаме, но неужели он разглядел во мне нечистую совесть сродни своей?

К счастью, похорон сейчас не было. Бизнес у Адама стабильный: у него всегда будут клиенты, но если бы сейчас проходило отпевание, я бы не стала его беспокоить. Я посылаю Адаму сообщение, когда оказываюсь с обратной стороны похоронного бюро, возле мусорных контейнеров. «Я с тыльной стороны. Нужно поговорить».

Через секунду он появляется на улице, одетый в хирургический костюм.

– Сейдж, что ты здесь делаешь? – шепчет он, хотя мы на улице одни. – Роберт наверху.

Робертом зовут его тестя.

– У меня был просто отвратительный день, – говорю я, едва не плача.

– А у меня очень много работы. Это не может подождать?

– Пожалуйста, – прошу я, – пять минут!

Он не успевает ответить, как в проеме двери за его спиной возникает высокий седовласый мужчина.

– Адам, может, объяснишь, почему дверь в кабинет бальзамирования широко открыта, когда клиент лежит на столе? Мне казалось, ты бросил курить… – Он замечает мою половину лица а-ля картины Пикассо и выдавливает из себя улыбку. – Простите, чем могу помочь?

– Папа, – говорит Адам, – это Сейдж…

– Макфи, – вмешиваюсь я, становясь вполоборота, чтобы скрыть шрам. – Журналистка из «Мэн экспресс».

Слишком поздно я понимаю, что название скорее похоже на название поезда, а не газеты.

– Хочу написать репортаж об одном дне из жизни сотрудника похоронного бюро, – продолжаю я.

Роберт недоверчиво меня разглядывает. Я по-прежнему в своей рабочей одежде: растянутой футболке, мешковатых шортах и шлепанцах. Уверена, любой уважающий себя журналист скорее умер бы, чем явился брать интервью в таком виде.

– Сейдж звонила на прошлой неделе, чтобы договориться о времени, когда она сможет стать моей тенью, – врет Адам.

Роберт кивает.

– Разумеется, мисс Макфи. И я с удовольствием отвечу на вопросы, на которые не сможет ответить Адам.

Адам заметно расслабляется.

– Пойдемте?

Он берет меня за предплечье и ведет в свои владения. Его прикосновение к голой коже вызывает шок.

Когда он ведет меня по коридору, я дрожу. В подвале похоронной конторы очень холодно. Адам заходит в комнату справа и закрывает за нами дверь.

На столе под простыней лежит обнаженная пожилая женщина.

– Адам, – я с трудом сглатываю, – она…

– Она не спит, – смеется он. – Сейдж, перестань. Ты же знаешь, чем я зарабатываю на жизнь.

– Я не собиралась смотреть, как ты это делаешь.

– Ты сама пришла сюда и назвалась журналисткой. Могла бы сказать, что ты из полиции и должна отвезти меня в участок.

Здесь пахнет смертью, холодом и антисептиками. Я хочу, чтобы Адам обнял меня, но в двери есть окошко, и в любой момент мимо может пройти Роберт или кто-нибудь другой.

Он медлит.

– Может быть, просто будешь смотреть в другую сторону? Потому что мне действительно нужно работать, особенно в такую жару.

Я киваю и отворачиваюсь к стене. Слышу, как Адам перебирает металлические инструменты, а потом что-то начинает визжать.

Я держусь за историю Джозефа, как за поднятый якорь. Пока никому не хочу ее рассказывать. Но и не желаю, чтобы она укоренилась во мне.

Сначала мне кажется, что Адам включил пилу, но, взглянув краешком глаза на стол, я понимаю, что он бреет мертвую женщину.

– Зачем ты это делаешь?

Он поворачивает ее голову, блестит лезвие электробритвы.

– Всех нужно брить. Даже детей. Пушок на лице делает макияж более заметным, а люди хотят, чтобы «фото на память» – последняя фотография их родных и близких – было естественным.

Меня зачаровывают его четкие движения, его оперативность. Я так мало знаю об этой стороне его жизни, а мне так хочется унести с собой каждую частичку этих воспоминаний.

– А когда происходит бальзамирование?

Он поднимает голову, удивленный проявленным интересом.

– После того, как побреют лицо. Как только жидкость попадает в вены, тело затвердевает. – Адам прокладывает между левым глазом и веком кусочек ваты, потом кладет сверху небольшой пластмассовый колпачок, похожий на огромную контактную линзу. – Сейдж, зачем ты пришла? Не потому ведь, что испытываешь непреодолимое желание стать гробовщиком? Что случилось?

– С тобой когда-нибудь делились тем, что ты предпочел бы не знать? – решаюсь я.