Уроки милосердия

В моей машине, я в этом уверен, находится последний в мире кассетный магнитофон. Я стою в пробке на кольцевой и слушаю «Бред» и «Чикаго». Мне нравится представлять, что у всех остальных в машинах тоже стоят кассетные магнитофоны и время повернуло вспять, к тем временам, когда все было проще. Я понимаю, как странно это звучит, учитывая, насколько мир стал теснее благодаря современным технологиям и как мой отдел от этого выиграл. И даже больше: иметь кассетный магнитофон уже не считается странным, это ретро.

Я размышляю об этом и о том, следует ли признаваться девушке на свидании, что я настолько стильный, что покупаю музыку на «Эбей»[16], а не на цифровых носителях. В последний раз, когда я ходил на свидание (коллега устроил мне свидание с двоюродной сестрой своей жены), весь ужин проговорил о деле Александра Лилейкиса, и моя спутница, сославшись на головную боль и не дожидаясь десерта, отправилась домой на метро. Дело в том, что я не очень-то силен в светских беседах. Я могу обсуждать мельчайшие детали геноцида в Дарфуре, но большинство американцев, скорее всего, даже не смогут сказать, где же это все происходило. (Это в Судане, к вашему сведению.) С другой стороны, я не могу говорить о футболе, не перескажу сюжет последнего прочитанного романа, не знаю, кто и с кем встречается в Голливуде. Да мне, если честно, все равно. В мире существуют намного более важные вещи.

Я проверяю в телефонном календаре название ресторана и вхожу. Сразу видно, это одно из тех мест, где подают «дорогую» еду – закуски размером со шляпку гриба, непроизносимые ингредиенты, перечисленные у каждого пункта в меню… Неужели кто-то сам все это придумывает: молоки трески, пыльца дикорастущего фенхеля, щечки свеклы, рассыпчатые меренги, пепельный винегрет? Сидишь и удивляешься.

Я называю метрдотелю свое имя, и он ведет меня к столику в самой глубине зала – здесь настолько темно, что я теряюсь в догадках, смогу ли вообще рассмотреть, с симпатичной женщиной у меня свидание или нет. Женщина уже сидит, и когда мои глаза привыкают к темноте, я замечаю, что да, она привлекательная, если не считать волос – они уложены в огромную высокую прическу, как будто она пыталась помоднее замаскировать последствия энцефалита.

– Вы, наверное, Лео, – улыбается она. – Я Ирен.

На ней много серебряных украшений, часть которых утопает в ложбинке на груди.

– Бруклин? – гадаю я.

– Нет, – повторяет она уже медленнее. – И-рен.

– Нет… я хотел сказать… ваш акцент… вы из Бруклина?

– Из Джерси, – отвечает Ирен. – Из Ньюарка.

– Мировая столица автомобильных угонов. Вам известно, что там угоняют машин больше, чем в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке, вместе взятых?

Она смеется. Смех ее похож на сипение.

– А мама еще переживает, что я живу в округе Принс-Джорджес.

Подходит официант, сыплет названиями фирменных блюд, принимает заказ на спиртное. Я заказываю вино, в котором совершенно не разбираюсь. Выбираю, руководствуясь тем, что это не самое дорогое, но и не самое дешевое вино в карте вин, иначе это выглядело бы жлобством.

– Удивительно, да? – говорит Ирен. Или она мне подмигивает, или что-то попало ей в глаз. – Что наши родители знакомы.

Как мне объяснили, мамин врач-ортопед – брат отца Ирен. Вряд ли мы росли по соседству.

– Удивительно, – соглашаюсь я.

– Я переехала сюда в связи с работой и никого толком не знаю.

– Это огромный город, – на автомате отвечаю я, хотя в душе не очень в это верю. Движение здесь и правда сумасшедшее, а поскольку что ни день кто-нибудь из-за чего-нибудь протестует, то борьба за идеалы становится непреодолимым препятствием, когда необходимо своевременно куда-то приехать, а все дороги заблокированы. – Уверен, что мама мне говорила, но я, простите, запамятовал… Чем вы занимаетесь?

– Я квалифицированный закройщик бюстгальтеров, – отвечает она. – Работаю в универмаге «Нордстром».

– Квалифицированный, – повторяю я. Интересно, где учат на закройщика бюстгальтеров? Ставят ли оценки: «5», «4», «3», «2»? – Похоже, у вас совершенно… уникальная работа.

– Только неудобная, – замечает Ирен и смеется. – Уловили?

– Угу. Да.

– Когда-нибудь я смогу делать то, что мне по-настоящему нравится.

– Маммографию? – пытаюсь угадать я.

– Нет, хочу стать репортером в зале суда. Они в фильмах такие стильные. – Она улыбается мне. – А я знаю, чем вы занимаетесь. Мама мне рассказала. Совсем как Хамфри Богарт.

– Да нет. Наш отдел – это не Касабланка, всего лишь бедный пасынок Министерства юстиции. И Парижем у нас даже не пахнет. У нас и кофемашины-то нет.

Она недоуменно моргает.

– И скольких нацистов вы поймали?