Уроки русского. Роковые силы

Вад. К. В частности, потому, что в Пушкине нет чего-то одного ярко выраженного, и вместе с тем в нем есть все. Он воспринимается как белый цвет. А белый цвет, как известно, вмещает в себя все цвета спектра. Но для того, чтобы это понять, надо разложить белый цвет. А, скажем, вот Достоевский, Толстой, Чехов – они имеют каждый как бы какой-то свой цвет яркий. Это, конечно, такое приблизительное, эмоциональное сравнение, но именно поэтому иностранный читатель, когда он начинает читать Пушкина, видит вот этот белый цвет, и ему кажется, что это вроде бы не очень выразительно. Вот даже такой прекрасный французский писатель, как Флобер, в свое время в разговоре с Тургеневым сказал: «Он плоский, ваш Пушкин». Не понимая, что это не плоскость, а, наоборот, если хотите, вся глубина, то есть вся неисчерпаемость.

А русскому человеку это, естественно, понятно. Причем, поскольку действительно вошло куда-то уже в подсознание людей, это понимают, как-то чувствуют действительно все. Русский человек не может обойтись без Пушкина. Он, можно сказать, рождается с Пушкиным. Потому что слово Пушкина – оно разрослось. Великий поэт настолько вошел – даже не всегда цитатами, а просто какими-то отражениями – в душу каждого нашего человека, что, если выбросить это, то в известном смысле можно сказать: русские души рассыплются. Потому что Пушкин – это какие-то скрепы.

Ну а бесчисленные отдельные его строчки, причем от таких возвышенных, как «Я помню чудное мгновенье», до, скажем, такой простой, как «Мой дядя самых честных правил», тоже в нас живут. Многие люди, кстати, помня и дорожа какими-то стихотворными строчками, даже не знают, что это Пушкин. Ну, в частности, вот такое двустишие, которое повторяет каждый: «Птичка божия не знает ни заботы, ни труда». Мало кто знает, что это стихи Пушкина.

Вик. К. А как там дальше – еще две строчки?..

Вад. К. «Хлопотливо не свивает долговечного гнезда». Это из «Цыган» пушкинских, но мало кто об этом помнит.

Вик. К. Действительно, вот я не помню, что это из «Цыган». Откровенно вам говорю.

Вад. К. Или вообще удивительные вещи. Обратите внимание, скажем, есть такая строчка из «Евгения Онегина», которую почему-то знает каждый, хотя, казалось бы, ну ничего особенного в ней нет. Там пять тысяч строк, и вот – строка:

«Итак, она звалась Татьяной». Вроде бы выше уже и сказано, что Татьяна. В чем же секрет? Я понял, в конце концов: есть здесь особая, скрытая перекличка звуков. И в результате, казалось бы, такая бесхитростная строчка, даже какая-то, если хотите, информационная, на самом-то деле – прелестна. Кстати, Пушкин тут как бы нащупывает имя – «Итак, она звалась Татьяной». И тем самым придает ему особое обаяние. И строка запоминается навсегда, причем ее знают даже те, кто почему-либо не прочитали «Евгения Онегина». Может быть, ленились в школе это сделать, а потом не взяли в руки.

Я вообще много раз в своей жизни замечал, что совершенно простые люди, скажем, малограмотные или даже вообще неграмотные, при имени Пушкин добреют лицом. Вот есть такое! Пушкин – это своего рода мера, образец, какой-то идеал, от которого остальное как бы выстраивается – рядом с ним, в соответствии с ним. И понятно, что каждый деятель нашей культуры, истинный деятель культуры, меряет себя Пушкиным.

Но тут же я должен сказать, что все имеет свою оборотную сторону. Вот это как бы априорное, до всякого рассуждения приятие Пушкина приводит порой и к довольно прискорбному результату. А именно: Пушкина, реального Пушкина, во всей его полноте все-таки знают не очень хорошо. Например, я говорил о его посмертной книге. Представьте себе, я мог бы прочитать вам сейчас десяток стихотворений, и вы бы убедились, что вы их не знаете. Ну, одно совершенно замечательное стихотворение стоит процитировать. Я прочту. Это стихотворение об Иуде, о том, кто предал Христа. Оно написано – это зрелое, позднее стихотворение Пушкина – воистину с дантовской силой. То, что в нем описано, мы как бы не только видим, – мы и слышим, и осязаем, и обоняем даже.

Как с древа сорвался предатель-ученик,

Диавол прилетел, к лицу его приник,

Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной,

И бросил труп живой в гортань геенны гладной…

Там бесы, радуясь и плеща, на рога

Прияли с хохотом всемирного врага

И шумно понесли к проклятому владыке,

И Сатана, привстав, с веселием на лике

Лобзанием своим насквозь прожег уста,

В предательскую ночь лобзавшие Христа.

Вик. К. Потрясающе!