Уроки русской любви

В другом рассказе, “Мыслящий тростник”, написанном годом ранее, героиня – русская парижанка – собирается признаться в любви старому другу, – но сама ситуация сближения организована женой ее возлюбленного, пригласившей ее на венецианские каникулы для камуфляжа собственной интрижки. “…C первой минуты моего приезда она дрессирует меня. Кот ученый жил в Венеции, вспомнилось мне, и мне не захотелось быть похожей на этого ученого кота. Нельзя позволять ей трогать мою судьбу, давать или не давать мне пропуск в ту или иную часть моей вселенной, устраивать, как ей покажется удобным, мой собственный по man's land”. И вместо слов, собиравшихся десятилетиями, она внезапно говорит ему, что кое-чему научилась за последние годы, что не всякой возможности радуется и не всякому разрешению радуется. “Только уступи – и не будет границы, где остановиться, все будет отнято; где предел, Эйнар? Где тогда будут тайна и свобода?”

Признание катастрофично. Тайна и свобода разрушаются признанием.

За верность этим постулатам Берберовой воздалось: деятельным долголетием, житейским комфортом, честным литературным успехом и ослепительным одиночеством.

Но в чем-то Берберова все-таки успела признаться. Она сожгла письма Мины Журно – но незадолго до того призналась одному из своих редакторов, что Мина и была тем самым, смутно упоминаемым в “Курсиве” “третьим лицом”, разрушившим ее вторую семью. Она сожгла около 60 писем Макеева, брюзгливо посетовав на их ничтожность, но сам факт того, что она хранила их почти всю жизнь, – тоже признание. На 600 страниц “Курсива” подразумевают 600 страниц умолчаний, настойчиво подчеркивала она, не столько интригуя читателя, сколько напоминая ему о долге не быть простодушным и доверять междустрочиям больше, чем строкам.

Она тоже была носителем черной болезни – точеного, точного русского слова, исключительного словесного дара и непоправимой русскости – самой жестокой порчи, разъедающей вульгарный брильянт ее комильфо, ее самозащитного “равнения на пошлейшую современность”.

Камень – славу богу! – червоточит. Родина живет и на добротных каучуковых подошвах made in USA. Солнце всходит и заходит, корабль плывет, красавица любит, Евгению скучно.

Но где-то внизу, у самой воды, невидимый черный голос уже поет blues.

Дикая собака динго, или Повесть о первой любви (1939)

РУВИМ ФРАЕРМАН (1891–1972)

Она думала: что делать, если Коля скажет ей о любви? Что делать? Вчера он пришел к ней и сказал: “Приходи. Я прошу тебя, приходи ради меня. Ведь я еще не видел как следует рассвета в лесу. Приходи”.

И вот через мгновение она придет.

Что делать? Что делать вообще, когда тебе говорят о любви, а у тебя есть мать, для которой ты в жизни одна, и нет у нее никого больше?

Она слегка дрожала, думая об этом, и куталась в докторский халат своей матери, который надела тайком.

А лес уходил все дальше, ведя ее по своим тропинкам к мысу, где были рассеяны огромные камни.

Коля выбрал себе место среди них. Он сидел и ждал, глядя в сторону леса. А под угасавшими звездами уже белел песок и, словно под дождем, блестели камни.

Таня появилась перед ним внезапно. Он не узнал ее в белом халате и бросился прочь от нее. Таня окликнула его по имени. Он отозвался. Но смущение его не прошло сразу.

Время тянулось медленно. Они в полном молчании шли назад к опушке, где, словно веретена, окутанные пряжей, стояли в дыму остроконечные ели.

Они выбрали лиственницу с широкими ветвями и остановились под ней.

– Зачем ты надела этот халат? – спросил Коля.

Таня ответила:

– У меня нет теперь красивого платья, которое так нравилось тебе.

– Зачем ты говоришь о своем красивом платье, я его совсем не помню. Я думаю только о тебе.

– Всегда? – спросила Таня.

– Всегда. Даже тогда, когда я тебя не вижу. Вот что для меня странно.

– Да, это странно, – сказала она.

Потом они присели у подножия лиственницы и прислушались к треску ветвей над головой. Это просыпались птицы в своих убежищах.

Над вершиной ближней ели замахала крыльями кедровка и улетела, оставив за собой в темном воздухе смутный след.

– Это очень странно, – повторила Таня, следя за ее полетом. – Вот она провела среди ветвей, тут, на ели, долгую ночь. А теперь на заре улетела… Но это хорошо. Значит, ты будешь думать обо мне всегда, и тогда, когда меня здесь не будет? Скоро я уеду.

Коля потихоньку вскрикнул. Он не постеснялся крикнуть, услышав эти слова, в одну секунду перевернувшие всю его душу.

Таня же, сколько было сил, старалась сдержать свой голос.

– Разве ты хочешь уехать отсюда? – спросил он.

– Да, я так решила. Пусть отец остается с тобой и с тетей Надей – она ведь тоже добрая, он любит ее. А я никогда не покину маму. Нам надо уехать отсюда, я это знаю.

– Но почему же, скажи мне? Или ты ненавидишь меня, как раньше?