Уроки русской любви

… Ты тогда ночью, гимназисткой последних классов в форме кофейного цвета, в полутьме за номерной перегородкой, была совершенно тою же, как сейчас, и так же ошеломляюще хороша.

Часто потом в жизни я пробовал определить и назвать тот свет очарования, который ты заронила в меня тогда, тот постепенно тускнеющий луч и замирающий звук, которые с тех пор растеклись по всему моему существованию и стали ключом проникновения во все остальное на свете благодаря тебе.

Когда ты тенью в ученическом платье выступила из тьмы номерного углубления, я, мальчик, ничего о тебе не знавший, всей мукой отозвавшейся тебе силы понял: эта щупленькая, худенькая девочка заряжена, как электричеством, до предела, всей мыслимою женственностью на свете. Если подойти к ней близко или дотронуться до нее пальцем, искра озарит комнату и либо убьет на месте, либо на всю жизнь наэлектризует магнетически влекущейся, жалующейся тягой и печалью. Я весь наполнился блуждающими слезами, весь внутренне сверкал и плакал. Мне было до смерти жалко себя, мальчика, и еще более жалко тебя, девочку. Все мое существо удивлялось и спрашивало: если так больно любить и поглощать электричество, как, вероятно, еще больнее быть женщиной, быть электричеством, внушать любовь.

Вот наконец я это высказал. От этого можно с ума сойти. И я весь в этом.

Кое-что об электричестве Фаина Гримберг (Гаврилина)

…Перед нами что? Правильно, перед нами объяснение в любви. Юрий Живаго, главный герой романа Бориса Пастернака “Доктор Живаго”, объясняется в любви своей возлюбленной (впрочем, точнее сказать – любовнице) Ларе. Естественно, он ее любит, он с ума сходит. Это в своем роде классично. Это красивое классическое объяснение в любви, вполне равное классическим любовным объяснениям в прекрасных произведениях всемирной литературы. Казалось бы, всё ясно. И тем не менее… Кое-что любопытное в объяснении Юрия Живаго увидеть возможно. Что же это? А это любопытный ответ на вопрос: за что? То есть за что он ее любит. В сущности, именно ответ на данный вопрос и составляет содержание любовного объяснения героя пастернаковского романа. Ну? И за что же Юрий любит Лару? Как это за что? За то, что она “ошеломляюще хороша”! Вот если бы кто-нибудь объявил своей любимой, что обожает ее, поскольку она блестяще защитила диссертацию по химии… Или, к примеру, за то, что она очень добрая… Насчет “добрая”, так это случается… Но все же к доброте следует добавить и некоторую существенность, что называется. Вот Агафья Матвеевна очень даже добра, но Илья Ильич Обломов любит ее еще и за ее красивые белые руки и большую грудь. Княжна Марья – образец нравственного совершенства, но Николай Ростов любит ее не только за это, и даже не только за то, что она богатая наследница, но и за ее прекрасные лучистые глаза… А за “ошеломляющую красоту” всякий полюбит! Впрочем, хорошо если при этой самой “ошеломляющей красоте” у женщины кое-что отсутствует. Что же? На этот вопрос нам начинает отвечать некто Арбенин в известной пьесе Лермонтова “Маскарад”. Арбенин так определяет свою жену Нину: “Созданье слабое, но ангел красоты”, то есть “ошеломляюще хороша”, но “слабое созданье”. Может быть, подвержена частым простудам? Нет. А чему подвержена? Пастернак устами Лары, любовницы Юрия Живаго, завершает некоторый ответ на некоторый вопрос. Итак: “Мне ли, слабой женщине, объяснять тебе, такому умному…” Так вот чего (предпочтительно!) не должно быть у ошеломляющей красавицы, у “ангела красоты”; вот в чем должна заключаться ее пресловутая “слабость”! Она не должна быть не то чтобы умнее мужчины, она даже и пытаться не должна стать вровень с ним… Однако… Поскольку Пастернак часто применяет прием своеобразной унификации речи своих интеллигентных персонажей, то периодически и Юрий, и Лара, и Николай Веденяпин, и Симушка Тунцева, его ученица, говорят одинаковым языком, и, таким образом, столь многократно в литературе всех стран и народов декларируемая разница между “полноценным” интеллектом мужчины и пресловутой “слабостью” женщины снимается внезапно в романе “Доктор Живаго”…

ЮРИЙ: “Но ведь давно более глубокая нескладица, лежавшая в основе этой неестественности, устранена, все сглажено, равенство установлено”.

СИМУШКА: “Дело не в них, а в содержании этих отрывков. Эти сокрушения придают излишнее значение разным немощам тела…”

И наконец —

ЛАРА: “Это нечто мне недоступное, не жизнь, а какая-то римская гражданская доблесть, одна из нынешних премудростей.

Но я подпадаю под ваше влияние и начинаю петь с вашего голоса. Я бы этого не хотела. Мы с вами не единомышленники. Что-то неуловимое, необязательное мы понимаем одинаково. Но в вещах широкого значения, в философии жизни лучше будем противниками. Но вернемся к Стрельникову”.