Уроки русской любви

– Вы, наверно, думаете, что вы еще молодой? – сказала Людмила Васильевна.

– Сейчас посмотрю, – сказал Сапожников и встал из-за стола. Но подошел не к зеркалу, а к распахнутому окну посмотреться в черное стекло. Серый пепел луны. Татарская гармонь за окном. У ворот псы болтают конечностями.

– Я не романтик, – сказал Сапожников. – Я социалистический сентименталист. Карамзинист. Ибо пейзанки тоже чувствовать умеют. Я бедная Лиза.

– Простудитесь, – сказала Людмила Васильевна.

В новой квартире нужен трехламповый торшер, а на стенку Хемингуэя. Белье дома не стирать. Ни в коем случае. Только прачечная.

– Людмила Васильевна, когда вы приходите на пляж, в Серебряный бор, и видите много молоденьких девчонок в бикини, вам никогда не хочется расстрелять их из пулемета? – сказал Сапожников.

– Из чего?

“Нет-нет, – подумал Сапожников. – Никаких художеств. Скука, конечно, не двигатель прогресса, ну а с другой стороны, зачем он, прогресс-то?”

…

– Они мне сообщили, что у тебя инфаркт был из-за меня.

– Они романтики.

Она усмехнулась пренебрежительно, а Сапожников, чтобы ее утешить и выделить из общей массы людей, сказал:

– Им непременно надо, чтобы из-за любви был инфаркт, а еще лучше – помереть. Тогда будет о чем рассказывать и бегать из дома в дом высунув язык.

– У нас же ничего с тобой не было, – сказала она.

– Им это неинтересно. Им интересно, чтоб было.

– Мне тоже.

– Но тут уже ничего не поделаешь.

– А может быть, ты циник? – спросила она.

– Нет, – сказал Сапожников. – Я механик.

– Ты всем голову морочишь.

– Что правда, то правда.

– Слушай, а из-за чего у тебя был инфаркт?

– Ну-у, товарищи! – сказал Сапожников. – Медицина этого не знает, а ты хочешь, чтобы я знал! А был ли инфаркт? Может, инфаркта-то и не было?

– У тебя ужасное отношение к женщине.

– Да, – подтвердил Сапожников, – что правда, то правда. Хотя, скорее всего, нет.

– А зачем ты мне тогда в любви объяснялся? Откуда я знаю, может быть, ты каждый вечер объясняешься?

– Господи, – удивился Сапожников. – Если б я мог каждый вечер объясняться, я бы объяснялся! Нет, каждый вечер я не могу. Я бы тогда был не Сапожников, а господь бог.

Это я, Эдичка

ЭДУАРД ЛИМОНОВ

Здесь должен был быть отрывок из романа “Это я, Эдичка”, но автор не дал своего разрешения на его публикацию.

Любовь с акцентом Алена Долецкая

С Лимоновым-писателем я, как редактор глянцевого журнала, сталкивалась дважды. И, признаться, была готова к тому, что не все с ним получится гладко и комфортно. Первый раз для русского Vogue в 2007 году мы заказали ему колонку о том, как он относится к женщинам, которые установили себе искусственную грудь или произвели любую другую пластику. Как, мол, он относится к этой рукотворной красоте? Возбуждает ли она его как живописателя небезысвестной “пипки”, как известного ценителя юных девичьих тел. Лимонов, если кто не знает, всегда присылает написанное от руки, и мы ждали манускрипт, политый писательским потом. Получили и с трепетом развернули. Это была история о том, как он ехал с некой зечкой. И эта зечка была и такая и сякая, и она была то ли “не попиленная”, то ли “попиленная”, то есть в шрамах и татуировках. Так он интерпретировал эту тему. Мы ему про любовь или на худой конец про силиконовые красоты, а он нам в ответ старательно, рукописно – про политику и про страдание борца.

Было, однако, и продолжение знакомства, спустя четыре года для русского Interview. Решили мы сделать в журнале материал про группу “Война” и попросили Лимонова взять интервью у них. Идейно они были близки друг другу – и те и другие экстремисты, сомнений нет. Но засада поджидала не на месте идей, а на месте логистики. Лимонов общался только записками через дверь. “Война” конспирировалась от полиции так, что в редакцию на фотосессию пришлось провозить их в багажнике моего автомобиля. Но еще туда нужно было доставить Лимонова. Поехали за ним. Звонили, звонили, заранее условившись через записки десять раз. Ни гу-гу. Он просто не открыл дверь. Говорят, он был с некой девой. В общем, получилось не то что шершаво, а ровным счетом ничего.

Это, наверное, и есть экстремизм, когда на все договоренности и конвенции в широком смысле наплевать. Герой и его натура есть некоторая правда, которая выше любых норм. Понятно, почему Лимонов и теперь не изменился.

Роман “Это я, Эдичка” (в 1979-м – контрабандный, из-под полы) атомно ударил по всем эрогенным местам младой советской интеллигенции того времени. Это была какая-то дикая и очень желанная правда, идущая поверх всех барьеров приличия, это был язык другого мира.

Прямо от самого что ни на есть первого лица (как мы тогда думали) Лимонов рассказывал про свой секс, свою любовь, свою эмиграцию, терроризм и писательскую тяжелую судьбу – это звучало как откровение невиданного масштаба. Каждые пятнадцать страниц герой романа хватается за пистолет или за свой или за чужой половой член, который в наиболее трепетный момент он называет хуем: