Уроки Великой Волхвы

Обычай рисовать завел в крепости Мишаня: на занятиях сначала сам простыми фигурками что-то изображал, а потом и отроков приучил. Софья увидела как-то и приноровилась зарисовывать новые узоры для вышивки и кружев – на память и посмотреть, всё ли ладно получится. Раньше-то все узоры из рук в руки передавали, от матери к дочери, от бабки к внучке, как от предков заведено.

Услыхав про рисование, неожиданно заинтересовался и Андрей, подал Арине какой-то знак.

– Рисунок у тебя сохранился? – кивнув Андрею, спросила она Тимку.

– Да вот… – Кузнечик пожал плечами, пошел в дальний конец кузни, вытащил откуда-то свернутую трубочкой бересту, бережно разгладил ее на наковальне и подал Арине. Андрей, а за ним и Макар подошли поближе и внимательно стали разглядывать сделанный стилом четкий рисунок.

Анна, разумеется, в стороне не осталась, полюбопытствовала. Заглянула Арине через плечо и удивилась еще раз: узор сам по себе замечательный, слов нет, но четкие уверенные линии, не робкие и прерывистые, как у Софьи и даже у Мишани, сразу выдавали опытную руку.

«Это ж сколько времени учиться надо, чтобы так уметь! В его-то годы!»

Но больше всего ее удивили цифры и буквы, которыми те линии помечены: совсем такие же, как она видела в записях сына!

«Значит, тому, что Мишаня знает, и впрямь где-то учат! Слава тебе, Господи! Хоть в этом облегчение – не происки нечистого тут, а знания. Пусть редкие – но всё-таки этому можно научиться, как чтению или письму, а не получить неизвестно от кого невесть как…»

– Кто тебя научил так рисовать? – снова задала Тимке вопрос Арина. И снова не от себя, а от Андрея. – Тоже дед?

– Папка. Отец, то есть, – поправился мальчишка, увидев удивленно вскинутые брови боярыни. – И деда тоже. Но ему недосуг всему самому учить – он мастер, – Кузнечик произнес слово «мастер» так, будто боярином повеличал. – А так Фифан учит – и рисовать, и чертить. Он же у нас школу ведет… Да до работы и не допустят, пока чертить не научишься. Узор вначале почувствовать надо, потом уже делать, а то только материал переводить.

– Фифан? Это что за имя такое? Сарацин, что ли? – насторожилась Анна. Если за болотом язычники – одно, это привычное, а если мусульмане?

Но Тимка помотал головой.

– Не-а. Фифан – он грек.

– Грек? Тоже христианин? Феофан, может?

– Так я и говорю – Фифан-грек, – пояснил Тимка. – Его боярин так прозвал, ну и мы тоже. А он злится. Только не сильно. Может и сам обозваться – он умеет обидно. А Фифан да, христианин. Он в Царьграде учился, да сбег.

– Так как же ваш боярин христиан терпит? Он же, я слышала, веру Христову искореняет?

– Боярин? – удивление Кузнечика было совершенно искренним. – Да нет, ему все равно: сам-то он никому не молится. На требы ходит, только жрец говорил – потому что так надо, а не потому, что верит. А так – молись кому хошь, пока это работе не мешает. Вот если кому вера поперек работы станет, тогда да… Ни жрец, ни ещё кто не защитит. Вон, Дамир однажды на башню, где флюгер, влез и по-магометански поутру голосить начал, петухов будить. Так боярин его к себе зазвал. Назад он с сыном тихий приехал, и больше по утрам не кричал. Я так дядьке Аристарху и сказал.

– Так это грек тебя так писать учил?

От Анны не укрылось, что Арина задала вопрос слишком поспешно и, кажется, тоже по требованию Андрея. Впрочем, боярыня и сама уже язык прикусила: если Аристарх спрашивал, ей лезть без надобности.

– Как – так? – Тимка уже понял, кому тут надо отвечать, и перевел взгляд с крестной матери на Андрея.

– Вот! – Арина показала на непонятные записи, сделанные на бересте.

– А-а… Это скоропись, – Тимка коротко глянул на рисунок и пожал плечами. – Быстрей выходит и проще: как слышится, так и пишется. Ну, почти. И слова отдельно пишутся – так их сокращать удобнее.

Андрей удовлетворённо кивнул головой, переглянулся с Макаром, и на этом мужчины, кажется, утратили интерес к происходящему. Боярыня решила, что пора брать дело в свои руки. Что там Андрей для себя выяснял – его дело, но и она услышала, что хотела.

– Значит, так, – Анна повернулась к Арине с Макаром. – Тимофей сирота, так что забота о нем на вас лежит, как крестных. Люди мы тут все свои, родня, теперь, почитай, – краем глаза она заметила, как чуть не поперхнулась, а потом расплылась от удовольствия при этих словах Верка, – так что Тимофея не оставим и не обидим. Но негоже, чтоб такой дар, как у него, по мелочам растрачивался. Да и работа его дорогого стоит.