Уроки влюбленного лорда

В который раз Стюарт задыхался от своего бессилия. Второй во всем, хозяин без места. Вся его жизнь состояла из одних пинков и подзатыльников. Стюарт Макьюэн — второй сын второго сына. С таким же успехом он мог быть цыганским крысоловом.

Коналл. Его брат всегда находился в привилегированном положении. Первенец в семье, первый в школе, первый в очереди наследования. Первый, первый, первый. Коналл был умнее, больше и лучше во всем. Стюарту даже делать не все разрешалось, не говоря уже о том, что способен он был на гораздо меньшее. Не обладая расторопностью ума Коналла, он не мог рассчитывать, что станет блестящим доктором. Облечься в рясу? Он мог облечься разве что в простыни в спальне.

Стюарт пошел в библиотеку и налил себе выпить. Что с того, что он развратник? Или пьяница? По крайней мере хоть в чем‑то он преуспел.

Кто‑то за его спиной кашлянул. Если это Коналл приготовился читать ему нотации по поводу утреннего приема спиртного, он пошлет его к черту. Стюарт резко повернулся.

Баннерман с серебряным подносом в руках терпеливо ждал.

— Прошу прощения, сэр, но это срочное письмо только что прибыло с нарочным. Нарочный ждет вашего ответа.

Нахмурив брови, Стюарт сломал восковую печать и развернул исписанный листок. Скользнув глазами вниз от эмблемы наверху к подписи внизу, он принялся читать элегантный, но решительный почерк.

Смертельно побледнев, он вскинул ладонь к губам.

— Боже, Боже, Боже.

— Тревожные новости, сэр?

— Да. То есть нет. Баннерман, окажите мне услугу. Не говорите никому об этом письме. Особенно моему брату. Я передам свой ответ нарочному лично.

Невозмутимый, как всегда, Баннерман кивнул:

— Как скажете, сэр.

Стюарт уставился на письмо. Его глаза остекленели. Он попал в большую беду и не представлял, как из нее выпутаться. Еще меньше он представлял, как теперь просить о помощи Коналла.

* * *

Яркое солнце заливало густую изумрудную зелень на территории поместья. Коналл взбирался вверх по склону, который вел к восточному полю, и ветер играл его каштановыми волосами.

Там у каменной ограды стояла Шона, глядя вниз на пасущихся овец.

— Я подумал, что могу найти тебя здесь, — обронил он.

Взглянув в его сторону, она ничего не сказала и снова сосредоточила взгляд на группе овец, сбившихся вместе на солнечном участке.

Коналл, прищурившись, устремил взгляд вдаль.

— У тебя, похоже, врожденная тяга к животным.

Она опять промолчала.

— Почему ты не рассказала мне о клейме?

Шона повернулась к нему:

— Перестаньте ходить вокруг да около, говорите напрямую. Хотите, чтобы я вернулась в коровник, так и скажите.

— Возможно, но сначала ответь на мой вопрос.

Шона потупила взгляд.

— Как могла я сказать, что это значит? Вы слышали слова мистера Хартоппа. Это знак слейтера. Куда бы я ни пошла, любой, кто его увидит, сразу узнает, кто я.

— И что это такое?

Она поморщилась:

— Мошенник. Злодей. Предатель. Низкий человек.

— А ты такая?

Шона фыркнула:

— Не все ли равно, какой я себя сама считаю? Отметина говорит об обратном.

— Это не все равно. Кем ты являешься на самом деле и что говорят о тебе люди, — это разные вещи.

Шона замялась.

— Вы не поняли. Никто не станет выяснять, какая я на самом деле. С них одного этого хватит, и на том все закончится.

Шона поднесла обезображенную руку к его лицу.

Коналл с трудом поборол желание отшатнуться. Он видел раны и похуже, но почему‑то эта на теле Шоны доставляла ему особую боль.

— Вы слишком долго жили вдали от Шотландии и не знаете, что это значит. Этот знак делает нас изгоями. Нас не принимают на работу, нас не берут в жены. Посмотрите на Уиллоу. Не могу припомнить, сколько у нее было ухажеров, но стоило им увидеть клеймо, как они исчезали. Никто не станет любить слейтера.

Коналл медленно кивнул, сознавая несправедливость всего этого.

— Ты достаточно ясно объяснила, что другие думают по этому поводу. Но я так и не услышал, что думаешь по поводу этой отметины ты сама. Поэтому снова спрашиваю: у тебя в голове злые мысли?

Шона задумалась.

— Раньше их не было, а теперь иногда появляются. Я не смогла бы быть доброй к бандитам, которые на моих глазах перебили всю мою семью. Каждый раз, когда думаю об этом, вижу только кровь.

Шокированный откровением, Коналл тяжело вздохнул.

— Когда это случилось?

— Давно, — сказала Шона, зная, что это неправда. Сколько бы времени ни прошло, те события никогда не померкнут в ее памяти. — Мы были маленькими, около восьми лет. Мама попыталась нас спрятать, когда в дом ворвалась толпа, сломав дверь. Они жаждали крови Томаса и Хэмиша, но родители никогда бы не принесли в жертву своих сыновей. Они пытались прогнать мужчин, но толпа превосходила их числом и силой. Мама и папа… Томас и Хэмиш… и Малькольм. Все были убиты.

Шона закрыла глаза, пытаясь прогнать картину, возникавшую перед ее мысленным взором всякий раз, когда она говорила об этой трагедии.

— Я никогда не забуду лицо человека, который перерезал горло моей матери. Я ненавижу его за то, что убил ее. Я ненавижу его за то, что причинил боль Уиллоу. Но больше всего я ненавижу его за то, что он заставил меня запомнить его.