Уроки зависти

– Ты меня вряд ли помнишь. – Его голос звучал совершенно спокойно. – Или помнишь все же? Как в Шахматово ездили, помнишь? Я с Сашей Иваровской тогда к вам в Кофельцы приезжал.

Мозг ее был сейчас так воспален, что все необходимое отыскивалось в памяти мгновенно. И день, про который он говорил, она вспомнила сразу, и его самого вспомнила!

Да, ездили они в Шахматово, и был с ними этот кавалер – она тогда так и назвала его про себя с насмешкой, кавалер де Грие, – и пели они с Сашкой про стежки-дорожки, и она, Люба, даже, кажется, растрогалась от того, с какой пронзительной красотою звучали их голоса… Но что ей до этого теперь?

– Господи-и!.. – зажмурившись, чтобы хоть как-то сдержать слезы, простонала она. – Да откуда ж ты взялся на мою голову, кто ж тебя прислал?!

И, не в силах больше сдерживать ни слез, ни отчаяния, она заколотила его в грудь кулаками, и горькие рыдания вырывались при этом из ее груди.

Глава 9

Фамилия у Сани была знатная – Остерман-Серебряный.

Схожая была у знаменитого графа Остермана-Толстого, но тот был генерал от инфантерии и герой первой Отечественной войны – с Наполеоном, а Санин дед даже во вторую Отечественную войну не смог повоевать, потому что в первый ее день был арестован вместе с родителями и – уже отдельно от них – отправлен из Москвы на Колыму по случаю немецкой фамилии. Он-то и был Остерман и действительно был немец, хотя его семья и обрусела за жизни двух поколений, прошедшие в Москве. Так что поступили с ним логично. В логике тогдашней власти, разумеется.

Дед был рассудителен и умел понимать логику любых событий.

– К тому же на судьбу грех жаловаться, – объяснял он впоследствии своему единственному внуку Сане. – В лагере я встретил много талантливых и просто порядочных людей, которые определили все мое дальнейшее развитие, умственное и нравственное. А главное, именно там я встретил твою бабушку.

Серебряная – это была фамилия бабушки. Поженившись, они с дедом решили свои фамилии объединить, так как полагали, что у каждого из них есть повод гордиться своими предками, и желали дать своим детям вдвое больший зримый повод для гордости. Жениху было в то время девятнадцать лет, а невесте восемнадцать.

Уже позже, изучая восточную философию, дед понял, что, судя по всему течению их с Машей жизни, предки сделали им обоим огромную любезность, не испортив карму какими-нибудь недостойными поступками.

Но восточная философия была далеко впереди, а выйдя из лагерей в связи со смертью Сталина, Александр Дмитриевич Остерман-Серебряный намеревался посвятить себя какой-нибудь более практической деятельности, так как его жена была на сносях и он считал, что сейчас не время для его личных духовных удовольствий.

Мария Вадимовна освободилась из лагеря несколько раньше, но с Колымы не уехала, так как считала своим долгом находиться рядом с супругом, пусть и через колючую проволоку. Да и не по долгу, а по душе желала она рядом с ним находиться.

Роды у нее начались в поезде, которым семейство следовало в город Ярославль, где ему определено было жить. Ярославль и записали сыну Мите в качестве места рождения, потому что советскому ребенку было положено рождаться не где попало, а по месту прописки родителей, тем более если таковое место, как в случае Остерманов-Серебряных, было назначено организацией, с которой не принято было спорить.

В Ярославле они и прожили всю жизнь. Александр Дмитриевич работал механиком на судостроительном заводе, Мария Вадимовна окончила педучилище – в институт ее из-за особенностей анкеты не приняли – и стала учительницей младших классов.

Возможно, биографии их предков предопределяли для них нечто большее, но они своим жизненным путем были довольны. Подлостей не делали даже в лагерных обстоятельствах, которые очень сильно располагали к подлостям, выйдя из лагеря, не спились и не растеклись по поверхности жизни бесформенной лужей, сына вырастили порядочным человеком, выучили на геолога – чем же быть недовольными?

Конечно, обоим хотелось вернуться в Москву, которая была для них родным городом, но была она в то же время и городом с закрытой пропиской, и никаких надежд получить обратно свое московское жилье Остерманы-Серебряные не имели – не только потому, что никто не собирался им его возвращать, но и потому, что в их квартирах давно уже жили другие люди, которые, вероятно, ни в чем перед ними не были виноваты. А раз так, то и незачем мечтать о несбыточном.

Кто-то мог бы счесть Александра Дмитриевича и Марию Вадимовну людьми безропотными, кто-то – фаталистами, сами же они считали, что просто мыслят логически. И вполне логичным было то, что, выйдя на пенсию, Александр Дмитриевич наконец взялся за изучение философии, с которой впервые познакомился, беседуя в лагере с профессором Ленинградского университета.