Урожай ядовитых ягодок

Клавдия Васильевна подошла к окну, распахнула его и крикнула:

– Михаил, поди сюда.

Спустя мгновение в комнату вошел парень в грязных, испачканных машинным маслом джинсах. Вытирая руки куском ветоши, он спросил:

– Что случилось, Клавдея Васильна?

– Вот, – ткнула в меня пальцем старуха, – пришла с улицы, никак в толк не возьму, чего хочет. Про какие-то квитанции бормочет. Мои счета все оплачены вовремя, что газ, что свет, что коммунальные. Говорю: уходите, не слушает.

Юноша сунул тряпку в карман грязной рубашки и хмуро поинтересовался:

– За каким лядом к старому человеку приматываетеся? Велено вам было прочь идти, так ступайте, пока не наподдавал.

Пришлось уйти из барака, чувствуя спиной недоброжелательный взгляд двух пар глаз.

На улице неожиданно резко похолодало, потом пошел дождь. Крупные капли били меня по плечам и спине, затем ледяная вода полилась за шиворот. Да уж, давно замечено, великолепная теплая майская погода мигом сменяется отвратительным ненастьем. Тысячи людей мечтают провести выходные на даче, вскапывая грядки и радуясь первой травке, но тут – бац! – небо затягивают свинцовые тучи и валит ливень, а иногда и снег.

Дрожа от холода, я побежала к метро. Зонтик, естественно, остался дома, и никакой куртки с собой нет. С утра-то градусник показывал двадцать пять тепла, а над столицей простиралось голубое небо.

По улице потоком неслись машины, но ни одна не собиралась останавливаться, чтобы подвезти меня. Впрочем, если бы я сидела за рулем, то тоже бы не захотела подобрать тетку, похожую на бомжиху, стоящую между двумя мусорными кучами. Делать нечего, пришлось идти в сторону метро пешком. Ноги в насквозь заледеневших туфлях превратились в бесчувственные поленья, спина онемела. Сначала меня колотила крупная дрожь, потом пришло отупение: и так уже промокла до нитки, так чего дергаться?

На платформе я оказалась около шести вечера, грязная, похожая на шахтера, только что поднявшегося из забоя после двенадцатичасовой смены. В вагоне стояла плотная толпа, но вокруг меня мигом образовалось пустое пространство, а одна дама довольно громко сказала своему спутнику:

– В подземке становится невыносимо, попрошайки, калеки, бомжи…

Домой я вошла в полвосьмого, помылась в ванной и легла в кровать. Олега, естественно, не было, Томуся возится с Никитой, Света с Тусей о чем-то громко спорят на кухне…

– Эй, Вилка, – донеслось от порога.

Я с трудом разомкнула каменно-тяжелые веки:

– Что?

В комнате стояла Света.

– Ой, – пробормотала первая маменька, – какая ты красная, морда прямо кирпичная! Температуру надо померить! Погоди-ка.

Я упала на подушку, чувствуя, что кровать медленно вращается. Потом под мышку ткнулось что-то холодное, и раздался голос Тамары:

– 38,5, разведи колдрекс.

Дальнейшее помню плохо. Вроде меня поили горячим напитком непонятного вкуса, затем натягивали на ноги шерстяные носки. Откуда-то появился хмурый Олег, возник Ленинид со стаканом, в мое горло полилась обжигающая жидкость с резким запахом водки. Потом налетела темнота.

Я брела по раскаленной африканской пустыне, с трудом вытаскивая ноги из желтого песка. Пить хотелось безумно. Больше всего раздражал огромный ватный халат, в который было закутано тело. Тяжелый, жаркий, он сковывал движения и доставлял ужасные неудобства. Попробуйте сами походить под палящим солнцем, завернувшись в стеганое неподъемное одеяние. Пару раз я попыталась избавиться от одежды, но не тут-то было, отвратительная хламида сидела, словно приклеенная. В конце концов, собравшись с силами, я рванула хламиду и… села в кровати.

Значит, это был сон. Будильник показывал десять утра. Я глянула в зеркало, стоящее на тумбочке. Не женщина, а оживший кошмар. Волосы всклокочены и торчат в разные стороны, лицо помято, а вместо глаз две щелочки.

– Эй, доча, оклемалась? – спросил, входя в спальню Ленинид.

– Да, – простонала я, хватаясь за виски, голова болела немилосердно. – Что со мной было?

Папенька пожал плечами:

– Простыла крепко, под дождик попала и скопытилась.

Я недоверчиво поджала губы. Вымокла и заболела? С трудом верится в такое. Мое детство прошло в условиях, приближенных к фронтовым. Едва мне стукнуло четыре года, Раиса заявила:

– Большая теперь, могешь из садика сама домой добираться. На какой свет дорогу переходят?

– На зеленый, – пискнула я.

– Ну и хорошо, – повеселела мачеха.

Очевидно, она предупредила служащих в детском саду, потому что ровно в семь воспитательница командовала:

– Тараканова, собирайся.

Садик мой был круглосуточным, часть группы ночевала тут, других детей забирали родители. «Домашние» вечно хвастались перед «садовскими»:

– Меня мамка любит, а тебя нет.