Урсула Мируэ

Впрочем, сплетня эта мало походила на правду. С тех пор как она родила сына и выкормила его грудью, — хотя совершенно непонятно было, как ей это удалось, — почтмейстерша не думала ни о чем, кроме денег, и отдавала все силы управлению своим обширным хозяйством. Стащить у Зелии охапку соломы или меру овса, найти у нее ошибку в самых запутанных счетах было невозможно, хотя писала она как курица лапой и из всей арифметики одолела лишь сложение и вычитание. Из дому она выходила только затем, чтобы проверить, в каком состоянии овес, отава и сено, а затем посылала слугу косить, а кучеров вязать снопы, предупреждая их наперед с точностью до сотни ливров, сколько нужно собрать с того или иного луга. Хотя она была душою громадного глупого тела, именуемого Миноре-Левро, и распоряжалась им, как хотела, у нее, как у всех укротителей диких зверей, бывали приступы ярости. Она всегда приходила в бешенство раньше мужа, и кучера отлично знали, что если Миноре обрушивает на них свой гнев, это значит, что он получил взбучку от жены и ее злость рикошетом падает на их головы. Впрочем, мамаша Миноре не только любила деньги, но и умела их добывать. Весь город был единодушен: «Без жены Миноре бы пропал».

— Знала бы ты, что тут происходит, сама забыла бы, на каком ты свете, — отвечал немурский начальник.

— Что еще такое?

— Урсула привела доктора в церковь.

Зрачки Зелии Левро расширились, она вся пожелтела от злости и со словами: «Пока сама не увижу, не поверю», — бросилась в церковь. Священник возносил дары и глаза всех прихожан были устремлены на него, так что мамаша Миноре могла беспрепятственно пробежать взглядом по всем рядам стульев и скамей, оглядеть приделы и отыскать Урсулу, а рядом с ней — старца с непокрытой головой.

Вспомните, как выглядели Барбе-Марбуа[71], Буасси д'Англа[72], Морелле, Гельвеций и Фридрих Великий[73], — и вы получите точное представление о внешнем облике доктора Миноре, который, подобно всем этим знаменитостям, сохранил, несмотря на преклонный возраст, весьма крепкое здоровье. Чеканные профили этих людей кажутся творением одного мастера: этих старцев отличает строгий, почти аскетический очерк лица, бесстрастная бледность, математически точный ум, худые, впалые щеки, лукавый взгляд, неулыбчивость, нечто аристократическое не столько в чувствах, сколько в привычках, не столько в характере, сколько в идеях. Лоб у них высокий, а макушка плоская, что выдает приверженность к материализму. Подобный облик и выражение лица вы найдете на портретах всех энциклопедистов, ораторов-жирондистов и других людей той эпохи, когда религиозные верования были чрезвычайной редкостью, — людей, которые именовали себя деистами, а были безбожниками. Всякий деист на поверку оказывается атеистом. Вот и у старого Миноре было точно такое же лицо, только изборожденное морщинами; некое простодушие придавали ему седые волосы, зачесанные назад, как у женщины, занятой своим туалетом, и падавшие белоснежными хлопьями на черный камзол; доктор упорно носил, как и во времена своей молодости, черные шелковые чулки, башмаки с золотыми пряжками, короткие штаны из плотной тафты, белый жилет с черной перевязью и черный кафтан, украшенный красной орденской ленточкой. На это столь запоминающееся лицо, холодную белизну которого смягчали желтоватые тона старости, падал из окна церкви яркий дневной свет. В ту минуту, когда почтмейстерша появилась в храме, доктор поднял к алтарю свои голубые глаза, умиленно смотревшие из-под розоватых век. Новые убеждения сообщили его лицу новое выражение. Очками он заложил молитвенник. Этот высокий сухощавый старец стоял, скрестив руки на груди, и, казалось, всем своим видом свидетельствовал о полном самообладании и несгибаемости своей веры; не сводя с алтаря смиренного взора, исполненного надежды и оттого помолодевшего, он не желал замечать жену племянника, которая смотрела на него в упор, как бы упрекая его за возвращение к Богу.

Увидев, что все головы повернулись в ее сторону, Зелия поспешила выйти и возвратилась на площадь уже не так стремительно, как покинула ее; она рассчитывала на наследство доктора, а теперь выходило, что наследство может ускользнуть. У секретаря, сборщика налогов и их жен лица стали еще мрачнее прежнего: Гупиль не без удовольствия сыпал им соль на рану.

— Не на площади же и не на глазах у всего города обсуждать наши дела, — сказала почтмейстерша. — Пойдемте ко мне. Вы тоже не помешаете, господин Дионис, — добавила она, обращаясь к нотариусу,

Итак, весть о том, что Массены, Кремьеры и почтмейстер, возможно, лишатся наследства, вот-вот должна была разнестись по городу.

Наследники и нотариус уже собирались пересечь площадь и отправиться на почтовый двор, когда послышался оглушительный грохот — это дилижанс мчался к почтовой станции, расположенной в начале Главной улицы, неподалеку от церкви.

— Гляди-ка! я вроде тебя, Миноре, тоже забыла про Дезире, — сказала Зелия. — Пойдем встретим его; он без пяти минут адвокат, а это дело и его касается.