Уругуру

– Вчера я получил отчет Департамента управления активами, – не здороваясь, сообщил он нам траурным голосом, при этом лица присутствующих выразили вселенскую скорбь. – И увидел там вот такую фразу... – Он порылся в бумагах. – На рынках в течение недели сохранялась высокая волатильность.

Он оглядел нас с таким видом, будто именно мы приняли особенно деятельное участие в создании этой волатильности.

– Это что такое? Да ведь рынки рухнули! От рынков уже вообще ничего не осталось. Наш основной актив стоил восемьдесят долларов за акцию, сейчас стоит четыре! Четыре рваных доллара! И вы мне это называете «высокой волатильностью»? Кто тут сошел с ума?

Я несколько расслабился. Начиналось обычное еженедельное заседание правления в кризисном режиме, и ничего нового сегодня я уже не услышу.

Я работал в «Омеге» уже почти пять лет, и за это время дослужился до должности начальника департамента и вице-президента. Сказать, что мне это принесло какую-то особенную радость, я не могу, потому что в юности я мечтал совсем не о карьере офисного работника. Нет уж! Мне, как и многим романтически настроенным юношам, мерещились географические открытия, соленые брызги волн, падающие на мое загорелое, заросшее мужественной щетиной лицо в тот самый момент, когда яхта огибает мыс Бурь, и всемирная слава покорителя неприступной и коварной вершины Тангьиндзо, расположенной на китайско-бутанской границе и снискавшей славу губительницы альпинистов.

Я, разумеется, собирался в кратчайшие сроки стать миллионером, но вовсе не по результатам выплаты годовых проектных бонусов группы компаний «Омега», а после обнаружения сокровищ Атауальпы глубоко в перуанской сельве... Ну, тех самых, известных на весь мир сокровищ, за обладание которыми до меня уже успела погибнуть сотня-другая испанских конкистадоров и американских авантюристов, не считая гигантского количества местных индейцев.

Я нашел бы себе девушку своей мечты не на вечеринке в московской квартире, а в плену абсолютно нецивилизованного, а потому свирепого на весь мир племени лпукхая в верховьях одноименной реки в районе Новогвинейского хребта. И сам хребет этот я перешел бы с единственным оставшимся в живых проводником-папуасом, получив предварительно отравленную стрелу в свое мускулистое плечо, откуда застенчивая дочь местного вождя извлекла бы ее своими дрожащими от волнения пальчиками.

Но жизнь моя почему-то сложилась совершенно по-другому. Вместо всех этих приключений, для которых я был создан и к которым готов, судьба преподнесла мне студенческий билет престижного московского вуза, диплом магистра со знанием множества иностранных языков и жухло-серый рабочий стол в общей комнате офиса одной из олигархических компаний России. В течение восьми долгих лет я расписывал бизнес-планы, готовил презентации из сотен буллет-пойнтов различного диаметра и организовывал производственные планерки. За эти годы я съел тонны салата «Руккола с креветками» и наблюдал, как люди вокруг меня пожирали его сотнями тонн, запивая все это тоннами же фрэша «Сельдерей плюс яблоко» и минеральной воды без газа.

Я рос в должности, покупал новые автомобили, сменял один за другим одинаковые на вид, но удивительно разные по стоимости черные костюмы в полоску, – и все это время ждал, что вот уже совсем скоро – ну, очень скоро – я накоплю денег достаточно, чтобы заняться делом всей своей жизни. Спуститься в жерло вулкана Кракатау, к примеру, или раскопать могилу Чингисхана в монгольской степи, или на худой конец обнаружить (наконец-то) загадочную Атлантиду и дать по итогам экспедиции прогремевшую на весь мир пресс-конференцию. У Конан Дойла все путешественники проводят пресс-конференции после сенсационных географических открытий, и все они заполнены до отказа народом, приветственно бросающим шапки в воздух в честь благополучно вернувшихся (хоть и не в полном составе) удачливых первооткрывателей.

Мои же пресс-конференции перед журналистами деловых изданий содержали максимум отчеты о квартальных результатах или о новых назначениях, и если кто-нибудь на них не засыпал, то только ваш покорный слуга, выступавший в роли докладчика. И когда в возрасте двадцати четырех лет я впервые попал на заседание правления, никакой радости от такого карьерного взлета моя душа не ощутила. Наоборот, я почувствовал какую-то грандиозную усталость и тоску, потому что к тому времени уже точно знал, что всех денег мира мне никогда не заработать, а тех, что есть, вечно будет хронически не хватать.

К моему тридцатилетию ничего не изменилось, разве что надпись на визитной карточке, отражающая мое положение в обществе, стала убийственно многозначительной. А еще добавилось головной боли оттого, что мои сбережения размещены совсем не там, где следует, не так и под неправильную процентную ставку.