- Хотелось бы знать, однако, что думает обо всем этом мистер Мак-Мусс?
Мистер Мак-Мусс:
- Честно сказать, милорд, я думаю, что мы совсем отвлеклись от нашего доброго приятеля, с которого все и началось. Мы совсем позабыли про Джека из Дувра. Зато одно отличало наш спор. Он не препятствовал, а, скорей, способствовал тому, что бутыль ходила по кругу: каждый, кто говорил, толкал ее с той же силой, с какой отстаивал свое убежденье, а те, что молчали, заглатывали вино вместе с чужим мненьем, равно наслаждаясь обоими.
Преподобный отец Опимиан:
— Что ж, такой разговор нельзя не одобрить. Меня, во всяком случае, весьма впечатлили все излиянья и возлиянья. Да и что плохого в том, чтобы поспорить после ужина, особливо вот так, со всею прямотой и взаимным расположеньем? Вспомните, сколько назидательного высказано как бы в застольных беседах Платоном, Ксенофонтом и Плутархом. Ничего не читал я с большим наслаждением, чем их пиры; не говоря уж об Атенее, которого вся работа - один нескончаемый пир.
Мистер Мак-Мусс:
- Кто же высказывается против споров о любых предметах? Нет, я противник только лекций после ужина. Мне часто не везло. Бывало, начнется со спора, а кончается лекцией. Встречал я многих говорунов, и все на один манер. Начнут, а кончить не могут. Остальное же приятное общество (верней, без них это было бы приятное общество) не знает, куда деваться. Никто слова вставить не может. Говорит такой и говорит, и в ушах отдается ровный, унылый звук. Потому я и трепещу, когда начинается спор. Боюсь, как бы лекцией не кончилось.
Лорд Сом:
- Вот мы же с вами читаем лекции, но отнюдь не после ужина. Читаем, когда пообещали, когда собравшиеся от нас их ждут. А после ужина, совершенно с вами согласен, это худшая из напастей, какие могут испортить людям все удовольствие.
Мистер Мак-Мусс:
- Приведу один-два примера этих послезастольных пыток. Один лектор был преобразователь Индии. Пока не выпил двух бутылок, он рта не раскрывал. Зато потом уж он пошел объяснять, что худо в Индии и как это исправить. Начал он с Пенджаба, перекочевал в Калькутту, подался к югу, вошел в храм Джаггернаута, потом еще дальше к югу и так говорил битый час. Сосед его, воспользовавшись секундной заминкой, попытался вставить слово, но не тут-то было, его хлопнули по плечу, сказали: “Погодите-ка, я перехожу к Мадрасу”, - после чего тот вскочил и убежал. Другой таким же образом стал распространяться о денежном обращении. Первый час ушел у него на то, чтобы сообщить слушателям о реформе девяносто седьмого года. Поскольку впереди простиралось еще более полувека, я счел за благо удалиться. Но тем двоим хотя бы хронология и топография еще ставили кое-какие рамки. А уж худшей не придумать тоски, чем лекция третьего. Предмет ее не имел ни начала, ни конца, ни середины. Он говорил об образовании. Не бывало еще подобного путешествия по пустыне разума - великая Сахара духа. От одного воспоминанья меня томит жажда.
Преподобный отец Опимиан:
- Если всю дичь, какую несли за последнюю четверть века о всякой всячине, бросить на одну чашу весов, а ту дичь, какую городили только об образовании, бросить на вторую - думаю, вторая перевесит.
Лорд Сом:
- Слыхивали мы отменные образцы дичи и касательно других предметов: к примеру, касательно политической экономии - всегда совершенный вздор, за одним-единственным исключением.
Мистер Мак-Мусс:
- Ценю учтивость, с какою ваше сиятельство исключаете присутствующих. Но меня не стоит исключать. Положа руку на сердце, я сам довольно нес дичи об этом предмете.
Лорд Сом:
- Ну, и очистка Темзы тоже немало весит.
Преподобный отец Опимиан:
- Не будем преуменьшать тяжести двух только что названных предметов, но оба, и вместе взятые, легко перевесят конкурсные экзамены - сей новейший дар чужеземный образованию нашему.
Лорд Сом:
- Прежде при распределении должностей думали лишь о том, хорошо ли место для человека, но не о том, хорош ли человек для места. Пришла пора с этим покончить.
Преподобный отец Опимиан:
- Так-то оно так. Да только вот
Dum vitant stulti vitium, in contraria currunt {*}.
{* Безумный, бросив один недостаток, всегда попадает в противный (лат.). - Гораций. Сатиры 1, 2, 24. (Пер. М. Дмитриева). (Примеч. автора).}