Усадьба Грилла

Он мнил, что схватит тотчас, в сей же миг, но странно:

Лишь руку простирал - Моргана ускользала

И вновь к вершине легче прежнего бежала.

Касался столько раз трепещущей рукою

Он стана легкого, девической одежды,

Но Фата с ловкостью почти что плутовскою

Вновь ускользала, исчезая, как и прежде.

Но вдруг воздела очи к небесам с мольбою,

Как Бог того хотел, - и вмиг сбылись надежды:

Моргана обернулась - граф наудалую

Схватил могучею рукою прядь златую.

В одно мгновенье изменилася картина:

Чудесным светом озарилась вся округа,

На месте гор крутых раскинулась равнина,

Где ветви терна были сплетены друг с другом,

Там изумрудный луг волнуется в низине,

Покой повсюду воцарился, стихла мука,

И Фата, просияв и графа озирая,

Так молвила ему, светясь, как неземная:

“Будь осторожней, кавалер, с огнистым даром…”

Первые две книги поэмы были опубликованы в 1486 году. Первое полное издание вышло в 1495-м.

Венецианское издание 1544 года, из которого я цитировал этот пассаж и предшествующий - в главе XX, - пятнадцатое и последнее полное итальянское издание. Оригинал был заменен Pifacciamenti [переделка (ит.)] Берни и Доменичи {200}. Мистер Паниззи оказал литературе большую услугу, переиздав оригинал. Он сличил все доступные ему издания. Verum opere in longo fas est obrepere somnum [Хоть я не грех ненадолго соснуть в столь длинной поэме (лат.)] {201}. Образцом он избрал, полагаю, - увы - миланское издание 1539 года. При всем своем тщании он не заметил страшного искажения в последнем стансе, который во всех изданиях, кроме миланского, читается так:

Mentre ch’io canto, ahime Dio redentore,

Veggio l’Italia lutta a fiamma e a foco,

Per questi Galli, che con gran furore

Vengon per disertar non so che loco.

Pero vi lascio in questo vano amore

Di Fiordespina ardente a poco a poco:

Un altra fianta, se mi fia concesso,

Racconterovi il tutto per espresso.

Когда пою, о Небо, помоги! Италия моя в огне войны -

Я вижу, как беснуются враги,

Все разрушают, ярости полны.

Не жди любви, но чувства береги,

Грядущим мирным дням они нужны.

Когда-нибудь, коль Рок благоволит,

Вновь песнь Фиодеспины прозвучит.

Миланское издание 1539 года было перепечаткой издания 1513 года, того самого года, когда французы при Людовике XII вновь захватили Милан. В миланских изданиях valore читается, как furore [мужество, доблесть; гнев, ярость (ит.)].

Без сомнения, лишь из почтения к завоевателям печатник 1513 года предпринял эту замену. Французы при Карле VIII захватили Италию в сентябре 1494 года, и ужас, в который повергло Боярда их вторжение, не только пресек его работу над поэмой, но и самое жизнь, привел к безвременному концу. Он умер в декабре 1494 года. Замена одного слова чуть ли не в комплимент превращает выражение живейшего презренья. (Примеч. автора).}

“Значит, она знала, что я приду, - сказал сам себе наш молодой человек. - Открыла книгу на этом месте, чтобы книга сказала мне вместо нее - “выбирай: любовь или горькие сожаления”. Четырежды семь дней? Это чтобы рождественские торжества прошли спокойно. Срок истекает на крещение. В старинной поэзии любовь поверяли семью годами: Семь долгих лет служил тебе, прекраснейшая, И за семь долгих лет презренье лишь обрел.. {202}

Но здесь, быть может, все наоборот. Она опасалась, как бы ее самое не стали испытывать семь лет; и не без причины. И чего мне ждать по прошествии этих четырежды семи дней? О, я по глазам ее вижу, да и книга говорит о том же, - меня ждут горькие сожаления, и третьего случая уж не будет. Она не вовсе равнодушна к лорду Сому. Она считает, что он отдаляется от нее, и на двадцать девятый день, а то и раньше, она попробует его вернуть. Разумеется, это ей удастся. Какая соперница против нее устоит? Если власть ее над лордом и стала слабей, то только потому, что она сама так распорядилась. Стоит ей пожелать, и он снова будет ее рабом. Двадцать восемь дней! Двадцать восемь дней сомнений и терзаний!” И мистер Принс встал и вышел в парк и побрел не по расчищенной тропке, но увязая по колено в снегу. Из задумчивости его вывела яма, в которую он провалился по самые плечи. С трудом он выкарабкался из-под снега и направил свои стопы уже к дому, рассуждая о том, что даже и при самых горьких превратностях любви сухое платье и добрый огонь в камине все же лучше снежной ямы.

1. ГЛАВА XXV

ГАРРИ И ДОРОТИ

Μνηστῆρες δ᾽ ὸμαδήσαν ἀνὰ μέγαρα σκιόεντα.

Тою порой женихи в потемневшей палате шумели,

Споря о том, кто из них предпочтен Пенелопою будет {203}.

Гомер. Одиссея