Усадьба ожившего мрака

В какофонию голосов вплелся один едва различимый, больше похожий на шепот. И сквозняк, кативший по каменному полу комки пыли, упал к его ногам, словно испугался. Или просто не хотел мешать?

Митяй замер, вытянулся по струнке. Он вслушивался в эхо голосов и вглядывался в теряющуюся вдали анфиладу комнат. В этому удивительном сне он знал, что такое анфилада. Подумать только!

Ждать пришлось долго. Все голоса давно стихли, и терпение почти закончилось, но он все еще ждал. Даже сквозняк устал послушно лежать у его ног и снова принялся гонять по полу пыль. Вот тогда-то Митяй и увидел следы. Это была цепочка едва различимых в пыли следов босых ног. То ли детских, то ли девчоночьих. Да и не важно! Важно, что теперь он знает, куда идти и где искать.

Его путь казался бесконечным, а комнаты бесчисленными. Сначала Митяй пытался считать и запоминать, но очень скоро сбился со счета. Теперь он смотрел только себе под ноги. Иногда следы делались отчетливее, иногда исчезали, и тогда Митяя накрывала холодная волна ужаса от того, что он может не справиться, не найти и не успеть…

А дом все-таки менялся. Комнаты делались все меньше и меньше, пока не превратились в узкий больничный коридор. Следы оборвались перед облупившейся, выкрашенной в белый цвет дверью с надписью «Операционная». Из-под двери пробивался электрический свет, слышались мужские голоса. Митяй положил ладонь на дверную ручку, замер, собираясь с духом. Одно дело – бродить в компании со сквозняком по пустому дому и совсем другое – открыть вот эту дверь.

Он уже почти сдался, убрал руку, а потом, в самый последний момент решился и толкнул дверь плечом. Там, на той стороне, было ярко. Так ярко, что на мгновение пришлось зажмуриться. Там, на той стороне, происходило что-то странное. Или страшное…

Два врача, низенький и высокий, склонились над ярко освещенным хирургическим столом. Резко пахло спиртом и чем-то еще… необычным и тревожным. С неприятным звоном падали в металлический лоток окровавленные инструменты. На столе лежало укрытое серой больничной простыней тело. Снова захотелось уйти, выбежать в больничный коридор, промчаться по анфиладе одинаковых пыльных комнат и вырваться наконец из сна в реальность.

Вот за сон Митяй и уцепился. Если это сон, то в нем только он всему хозяин. И бояться в собственном сне он ничего не должен. Ведь глупо же! Бояться не должен, а осмотреться как следует нужно. И двигаться здесь он может бесшумно, и быть незаметным для остальных. Почему? Да потому, что это его сон и он так хочет! Митяй сделал глубокий вдох и переступил порог операционной.

Первым обернулся высокий, как по пустому месту мазнул по Митяю невидящим взглядом и тут же вернулся к прерванному занятию. Он был неприятный, и этой своей болезненной худобой, и тяжелым взглядом глубоко запавших глаз. А еще чувствовалось, что за операционным столом он главный, что это его приказания четко и неукоснительно исполняет другой, невысокий.

Митяй сделал несколько нерешительных шагов, обошел хирургов, встал за спиной невысокого, заглянул ему через плечо. Он заглянул, а врач оглянулся, каким-то суетливым, неловким движением поправил сползающие с переносицы запотевшие очки, посмотрел на Митяя в упор. Это был старик. Даже закрывающая почти все лицо маска не могла скрыть его преклонный возраст. Как такого вообще можно подпускать к операционному столу?! К вот этой вот девчонке…

Это была не девчонка! На операционном столе лежала Танюшка, смертельно бледная, с обритой наголо головой. А они, эти двое, что-то делали с ней… копались у нее в голове!

– Руки! Руки от нее убрал!!! – заорал Митяй и попытался оттолкнуть долговязого от операционного стола.

Не получилось. Его сон, но правила, оказывается, не его. Да, его не видели, но и сам он никак не мог помешать тому, что творилось сейчас в операционной. Его сил хватило лишь на то, чтобы замигала лампа.

– Снова проблемы с электричеством… – Старик посмотрел на потолок.

– Не отвлекайтесь, господин Смирнов, – сказал долговязый по-немецки. Голос его был низкий, но все равно скрипучий, как плохо смазанное колесо. В голосе его слышалось раздражение пополам со страхом. А в руке у него был инструмент… словно маленький коловорот, с каким батя ходил на зимнюю рыбалку. Тем коловоротом они делали во льду лунки, а этим?..

Во сне тоже может быть жутко, во сне тоже можно выть от бессилия. Даже если это твой сон. Особенно, если это твой сон!

Митяй и выл. С каждым оборотом этого чертова коловорота его вой делался все громче, все отчаяннее. А потом Таня открыла глаза…

Сначала взгляд ее был бессмысленный. И глаза из синих сделались черными, неживыми. Она смотрела на своих мучителей, а они были так увлечены работой, что не видели, не догадывались, что режут по живому…

Ей нужно закричать! Пусть они не слышат его, но она-то здесь, на вот этот проклятом столе! Если она закричит…

Она не закричала, она вперила свой черный взгляд в Митяя, и его вдруг закружило, поволокло куда-то в темный туннель, на дно Танюшкиных зрачков. О стены этого туннеля билось Танюшкино отчаяние и Танюшкина боль.