Усадьба с приданым

[5] Деникин Антон Иванович — русский военачальник, политический и общественный деятель, писатель, мемуарист, публицист и военный документалист. Один из основных руководителей Белого движения в годы Гражданской войны, его лидер на Юге России.

[6] Диссер – диссертация.

Глава 4

В которой Маша тонет в мыслях, чувствах и реке, а капкан-то захлопывается

Мария качалась в гамаке и напряжённо думала. Мысли в голову лезли всё больше мрачные, иногда всплывали панические, порой здравый смысл подавал голос, но в целом думы были безрадостные: «Уезжать, уезжать немедленно! Иначе загребут, им же только посадить кого-нибудь! А ведь преступление совершено, от этого не отвертишься. Но уехать всё равно, что чистосердечное признание написать. Надо оставаться на месте и держаться как бастион! Ты разумная современная женщина, не в такие передряги попадала!» – вот так примерно и мыслилось, а конкретика никак не приходила, дальше «бастиона» дело не шло.

Маша отталкивалась ногой, сук старого дерева, к которому она верёвку привязала, скрипел натужно, даже подрагивал, зато в окошке между разлапистыми ветками появлялся кусочек синего-синего, как рабочий стол Worda, неба, перечерченный соседской антенной. Потом сук будто отпускало, как разжатую пружину, гамак мотало обратно и небо пропадало, оставалась лишь листва, таинственно подсвеченная солнцем.

«Не в такие передряги попадала!»

Один раз их с Павлом загребли в милицию, которую в полицию ещё не переделали. Осень была, ночью уже подмерзало всерьез, заиндевевшие листья хрустели под ногами сочно, будто кто-то яблоки грыз. Пашка отдал ей свою куртку,  тяжёлую, как доспех, потому что у Марии даже нос замёрз до полного онемения. Она всё порывалась вернуть, но муж, тогда ещё будущий, отмахивался и читал Мандельштама. Павел шёл спиной вперёд, рубил в такт ладонью воздух и негромко, но как-то очень проникновенно декламировал. Получалось у него очень хорошо, наверное, у самого Осипа Эмильевича не получилось бы лучше.

А потом они целовались. Губы одеревенели от холода и почти ничего не чувствовали, но от этого выходило особенно вкусно. И Пашка всё повторял: «Маленькая моя, какая же ты маленькая».

Вот сразу после поцелуев их и загребли, потому что на соседней улице парень с девицей отобрали у какого-то бедолаги кошелёк с часами. Павла посадили в обезьянник, а Машу даже  чаем напоили, хотя она едва не подралась с сержантиком, требуя, чтобы их – особенно Пашку – немедленно освободили. Но отпустили всё равно только под утро и будущий муж ещё с неделю ходил на занятия, сверкая шикарным бланшем под глазом. Мария им очень гордилась.

Госпожа Мельге оттолкнулась сильнее, закинув голову, чтобы слёзы закатились обратно, и только тут заметила Зверя, который сидел позади неё и смотрел очень внимательно, эдак пристально.

– Привет, – насморочным голосом поздоровалась Маша с собакой. – Опять удрал?

«Привет!», – ответил пёс, а вторую часть вопроса проигнорировал, трусцой оббежал гамак, улегся на траву, ухмыльнулся, вывалив язык.

– Видишь, какие дела творятся? Кошмар просто.

Арей – или Арес, что ли? Хотя, кажется, это одно и то же – шевельнул мохнатыми ушами, он никаких кошмаров не наблюдал.

– Ну как же! – тяжело поразилась Мария. – Соседа, Михалыч который, отравили. И получается, что отравила его именно я. Водку-то он не покупал, в дальнем магазине ему не давали и к Оксане он не приходил. А рядом с ним нашли бутылку. Выходит, именно ту, которую я ему и дала. Понимаешь?

Пёс фыркнул и мотнул лобастой башкой, то ли признаваясь, что он ничего не понял, то ли отгоняя зудящую мошкару.

– Да я сама не очень разобралась, – согласилась Маша, снова раскачивая гамак. – Смотри, я ему ничего не подсыпала – это совершенно точно. Так? – Зверь вытянул лапы, пристроил сверху морду, глядя на Марию из-под черных колбасок бровей. – Ну вот и я говорю, что так. Значит, отраву продала Оксана. Сама она налила или купила такую, не суть важно. Главное, получается, что яд был только в одной бутылке, так, что ли? Ведь больше никто не… пострадал.

Тут совершенно некстати вспомнилось серое, провалившееся лицо Михалыча над сиротским байковым одеялом: заострившийся нос, ямы вместо глаз, блестящая лысина в крапинках почечных бляшек. Маша откинулась назад, унимая тошноту, сухо глотнула.

Жалко Михалыча. Может, ещё обойдётся? Может, довезут и как-нибудь всё… поправят?