Усадьба с приданым

Пёс, растянувшийся всё на том же столе, только лежащий поверх чистой простыни, жалобно скульнул и прикрыл глаза в изнеможении. Выглядел зверь вроде бы не плохо, только вот повязка, туго стягивающая выпуклую грудь и впалый живот, белела жутковато. А ещё в комнате сильно пахло лекарствами, больницей и бедой.

– А он оттуда не упадёт, – Растерянно спросила Мария, не зная, можно ли подойти к столу или всё-таки не стоит?

– Что он, дурак, что ли, падать? – фыркнул бесчувственный, как все мачо, чурбаны и Терминаторы, Добренко. – Ничего с ним не случится. Отлежится, а вечером его домой заберу. Крови, конечно, парень потерял много, но выходим. Да, брат?

«Брат» в ответ скупо стукнул хвостом по столешнице.

– Как ты так только можешь? – возмутилась Мельге, решившись, наконец. На её робкое поглаживание мохнатых ушей кончиками пальцев – до чего-то другого дотронуться было просто страшно – хвост заработал активнее, но всё равно слабо. – Ему же плохо, бедному.

– А от того, что ты над ним сюсюкаешь, ему немедленно станет хорошо? – проворчал Саша, поднимаясь. – Где логика?

– Не слушай его, Ареюшка, – заворковала Маша, смелее наглаживая морду страдальца. Мученик блеснул из-под наполовину опущенных век хитрым льдистым взглядом и снова заскулил. – Ты поправишься, всё хорошо будет. Мы ещё побегаем, а это бревно, который хозяин твой, не возьмём. А ругаться на тебя я больше никогда не стану, честное слово.

– Нет логики, – резюмировал дрессировщик. – Ладно, вы тут продолжайте сопли лить, а я пошёл. Буду к вечеру.

– Лекарство не забудь купить, – тускло напомнила вошедшая Лиска, – я там на бумажке написала. Сейчас-то я сделаю, он поспит, но потом ещё надо. Не забудешь?

– Jawohl, – чётко ответил «человек мира», чмокнув ветеринаршу в рыжую макушку.

Мария отвернулась, наглаживая горячий пёсий нос. Кажется, Арей ухмыльнулся.

– На пол бы его спустить, – ни к кому конкретно не обращаясь, прошелестела Лиза, превратившаяся за ночь из врача-спасителя в привычного жалобного кузнечика, – да теребить не хочется. Ну пусть так полежит. Пойдём, покурим?

Маша, совсем уж было собравшаяся признаться, что не курит и другим не советует, решила-таки ничего не говорить, и, огладив засыпающего зверя на прощание, ещё разок пообещав про «хорошо», пошла за Лиской. В конце концов, она была тут хозяйкой, а хозяев надо слушать. Да и на воздух хотелось, подальше от бедового запаха лекарств и больницы.

– Ты Алекса не обижай, хороший он, – выдержав немалую паузу, сообщила Лизка, севшая всё на ту же утлую скамейку.

– Да я и не обижаю, – буркнула Мария, пристроившаяся с краю.

– Это правильно. Он настоящий мужик, надёжный, честный.

– Не думала, что господин Добренко нуждается в рекламе.

– Не нуждается, – улыбнулась Лиска.

Улыбка ей шла, делала по-настоящему хорошенькой, милой такой, но совсем уж какой-то молодой, девчонкой почти. И всё же улыбаться ветеринарше явно стоило чаще. Вон даже веснушки перестали напоминать болезненные пятна, и кожа выглядела просто очень светлой, а не землисто-серой.

– Зачем тебе деньги, Лиз? – искоса разглядывая рыжую, спросила Мария Архиповна, считающая, что иногда стоит ходить и прямыми путями.

– Теперь уже, наверное, не зачем, – дёрнула кузнечкиным плечом Лиска, снова поскучнев. – Сроки-то вышли.

– Ну а зачем были нужны?

– Тебе-то это к чему?

– Саша просил узнать, – честно заложила Добренко Мария, – он помочь хочет.

– Точно, как всегда, – кривовато усмехнулась ветеринарша, гася окурок о лавочкин бок. – А самому спросить никак?

– Ты же знаешь, он деликатный, – пояснила Маша, верившая в деликатность дрессировщика примерно так же, как в существование единорогов и сердобольных налоговых инспекторов. – Может, всё-таки расскажешь?

– Да тут и рассказывать-то нечего, – Лиска решительно, как ночью, собрала волосы в неаккуратный пучок, перетянув их резинкой, которую на запястье носила. – Глупость сплошная. Про нас с Маркой Платоновичем ты слышала, небось? Ну вот. Я ему письма писала и в тайник их прятала.

– Дупло дуба? – подозревая, что речь идёт о таинственном надгробье, уточнила Мельге.

– Какого дуба? – удивилась Лиза, Пушкина, кажется, не читавшая. – Да нет, между брёвен колодца. Есть тут такой, заброшенный, на самом краю Мухлова. Вот я их туда клала, а он доставал.

– А из рук в руки не пробовали?

– Ну-у… – протянула рыжая, опять расцветая улыбкой. – Это Марк придумал. Так романтичнее, понимаешь? Как будто тайна. У нас вообще роман, словно в девятнадцатом веке.

– Это тоже Марк Платоныч сказал?

– Да, – бесхитростно согласилась Лиза. – Он такой необыкновенный!.. Совсем не современный, руки мне целовал, представляешь? Цветы дарил и так красиво. Назвал меня инфантой.

– Точно, еnfant terrible[2].

– Да-да, так. Откуда знаешь? Хотя, ты, конечно, тоже образованная.

– А ты нет?