Ущелье дьявола

— Увы, сударыня! — отвечала кормилица. — Еще не прошло и полчаса.

А ребенок все метался.

Христина опять сбегала в залу, позвонила и вернулась к колыбели.

Каждая минута казалась ей вечностью. Она не могла усидеть на месте. Кровь стучала у нее в висках. Она то становилась на колени у колыбели, то вскакивала и принималась ходить по комнате. Она тряслась, как в лихорадке, ее волосы растрепались, взгляд стал какой-то сумрачный, при каждом шорохе она вздрагивала, думая, что это идет Самуил.

— Неужели он не придет, и ребенку придется умереть? — говорила она с раздражением.

Она снова прошла в залу и собиралась нажать кнопку еще раз, как вдруг панно быстро открылось.

Явился Самуил.

В другое время один вид его привел бы Христину в испуг. Губы его были сжаты, взор неподвижен, он был сосредоточен, бледен, холоден, на его лице лежал отпечаток какой-то неумолимой решимости. Казалось, в нем замерли все человеческие чувства. Рассудок, сердце — все уступило место воле, и эта воля была суровая, непреклонная, железная, роковая, страшная, смертельная.

Но Христина даже и не взглянула на него. Она прямо бросилась ему в ноги.

— У меня умирает ребенок, господин Гельб! Спасите его! — вскричала она.

— А! — сказал Самуил. — Так это не западня?

— Какая там западня! — воскликнула Христина. — Я прошу у вас милости. Вы ученый человек, вы должны быть добрым. Простите меня за прошлое. Я виновата. Я унижаюсь перед вами, я благословляю вас. Идите скорее. Спасите малютку!

Она схватила его за руку и потащила к колыбельке.

— Посмотрите, — сказала она, — он очень болен, но ведь вы такой ученый!

Самуил наклонился над колыбелью и бросил взгляд на ребенка.

— У ребенка круп, — сказал он холодно.

— Круп? Так у него круп? — воскликнула Христина. — Вы все знаете. Что надо сделать?

С минуту Самуил стоял, как бы раздумывая, потом посмотрел на Христину, которая, дрожа от волнения, ожидала его первого слова.

— Прежде всего, — начал он медленно, — нехорошо то, что здесь столпилось очень много народу. Необходимо, чтобы все вышли из комнаты.

— Уходите все, — сказала Христина. Горничная и кормилица удалились.

Самуил осмотрелся кругом, как бы желая убедиться в том, все ли вышли из комнаты, и заметил Гретхен. Она забилась в угол, дрожа от страха, она боялась взглянуть на Самуила и в то же время не могла отвести от него глаз.

— И ей надо уйти? — спросила Христина.

— Ей в особенности, — сказал Самуил.

— Выйди, Гретхен, — обратилась к ней Христина.

Не говоря ни слова, Гретхен попятилась к дверям, не спуская глаз с Самуила, словно оберегая себя от какого-нибудь нападения. Взгляд ее был дикий, брови нахмурены.

Когда она выбралась из комнаты, она крикнула Христине с порога:

— Сударыня! Смотрите, берегитесь! И, хлопнув дверью, она убежала.

Самуил и Христина остались вдвоем у колыбели.

Глава шестьдесят вторая Искушение матери

— Ну вот, г-н Самуил, мы теперь одни, — с нетерпением в голосе сказала Христина Самуилу. — Что же вы еще раздумываете?

Самуил, казалось, был погружен в какие-то размышления или глубокие воспоминания.

И странное дело! Нельзя даже и предположить, о чем думал Самуил в такую важную минуту. А думал он об одной знаменитой немецкой гравюре Альберта Дюрера под названием «Насилие». Гравюра эта изображает таинственную и странную фигуру какого-то полунагого мужчины, мускулистого и волосатого, который привлекает к себе женщину. Женщина эта в отчаянии, она старается вырваться из рук его, но он тащит ее с такой непобедимой силой, с таким равнодушным и неумолимым видом, что перед тем преступлением, в котором, видимо, примешивается к любви и убийство, впечатление ужаса заслоняет собой всякую мысль о другом чувстве, и что при взгляде на эту гравюру скорее хочется назвать ее: «Ужас, Рок, Смерть».

Однако, именно об этой гравюре и думал Самуил у колыбели умирающего ребенка, так что Христина вынуждена была повторить свой вопрос:

— О чем вы думаете, г-н Самуил? Говорите, сделайте что надо, ради всего святого! Я доверяюсь вам вполне. Ведь эта ужасная болезнь не смертельна, да?

— Она излечима, сударыня, — ответил, наконец, Самуил внушительно. — Она излечима, если ее вовремя захватят.

— О! На этот раз ее успели захватить вовремя! — вскричала Христина. — Первые признаки болезни обнаружились каких-нибудь полчаса тому назад.

— Правда, вовремя, сударыня. И вы хорошо сделали, что поторопились. Если бы прошло еще полчаса, то было бы уже слишком поздно.

— Так чего же вы ждете? Начинайте! Самуил подумал и сказал:

— Я жду… я жду одного вашего слова.

— Моего слова? Какого слова?

Самуил был, видимо, в нерешимости. Только мать, терзаемая мыслью о больном ребенке, могла не обратить внимание на те страстные, беспокойные взгляды, которые холодные и властные глаза его кидали на эту комнату, где и самое ночное время будило мысли о таинственных наслаждениях, долженствовавших происходить в эти часы, и на обаятельную Христину с распущенными волосами, с полуобнаженными плечами, с горевшим от волнения взором, подчеркивавшим красоту женщины материнской страстью.