Ущелье дьявола. Тысяча и один призрак

Он подчинился без сопротивления и с апатией человека, ум которого сосредоточен на одной мысли.

В это время явились полицейский комиссар и доктор.

— А! Пожалуйте сюда, господин Робер! А, пожалуйте сюда, господин Кузен! — сказал мэр.

Робер был доктор, Кузен — полицейский комиссар.

— Пожалуйте, я хотел уже послать за вами.

— Ну! В чем дело? — спросил доктор с самым веселым видом. — Кажется, убийство?

Жакмен ничего не отвечал.

— Ну что, Жакмен, — продолжал доктор, — правда, что вы убили вашу жену?

Жакмен молчал.

— Он, по крайней мере, сам сознался, — сказал мэр. — Однако, может быть, это галлюцинация, и он не совершил преступления.

— Жакмен, — сказал полицейский комиссар, — отвечайте. Правда, что вы убили свою жену?

То же молчание.

— Во всяком случае, мы увидим, — сказал доктор Робер. — Вы живете в переулке Сержан?

— Да, — ответили два жандарма.

— Я не пойду туда! Я не пойду туда, — закричал Жакмен, вырываясь из рук жандармов быстрым движением, как бы желая убежать, и убежал бы раньше, чем кто-либо вздумал его преследовать.

— Отчего вы не хотите туда идти? — спросил мэр.

— Зачем идти, я признаюсь во всем: я ее убил. Я убил ее большой шпагой с двумя лезвиями, которую взял в прошлом году в Артиллерийском музее. Мне нечего там делать, ведите меня в тюрьму!

Доктор и мэр переглянулись.

— Мой друг, — сказал полицейский комиссар, который, как и Ледрю, полагал, что Жакмен находится в состоянии временного помешательства, — вам необходимо пойти туда, чтобы направить правосудие в надлежащее русло.

— А зачем направлять правосудие? — отвечал Жакмен. — Вы найдете тело в погребе, а около тела, в мешке от гипса, голову, а меня отведите в тюрьму.

— Вы должны пойти, — настаивал полицейский комиссар.

— О боже мой! Боже мой! — воскликнул Жакмен в ужасе. — О боже мой! Боже мой! Если бы я знал…

— Ну, что бы ты сделал? — спросил полицейский комиссар.

— Я бы убил себя!

Ледрю покачал головой и, посмотрев на полицейского комиссара, хотел, казалось, сказать ему: тут что-то неладно.

— Друг мой, — сказал он убийце, — пожалуйста, объясни мне, в чем дело?

— Да, я скажу вам все, что вы хотите, господин Ледрю, спрашивайте.

— Как это случилось? Как это у тебя хватило духу совершить убийство, а теперь ты не можешь пойти взглянуть на свою жертву? Что-то случилось, о чем ты не сказал нам?

— О да, нечто ужасное!

— Ну, пожалуйста, расскажи.

— О нет, вы не поверите, вы скажете, что я сумасшедший.

— Полно! Скажи мне: что случилось?

— Я скажу, но только вам.

Жакмен подошел к Ледрю.

Два жандарма хотели удержать его, но мэр сделал знак, и они оставили арестованного в покое.

К тому же если бы он и пожелал скрыться, то это было уже невозможно: половина населения Фонтенэ запрудила улицу Дианы и Большую.

Жакмен, как я уже сказал, приблизился к самому уху Ледрю.

— Поверите ли вы, — спросил он вполголоса, — поверите ли, чтобы голова, отделенная от туловища, могла говорить?

Ледрю испустил восклицание, похожее на крик ужаса, и заметно побледнел.

— Вы поверите, скажите? — повторил Жакмен.

Ледрю овладел собою.

— Да, — сказал он, — я верю.

— Да-да, она говорила…

— Кто?

— Голова… голова Жанны!

— Ты говоришь?..

— Я говорю, что ее глаза были открыты и она шевелила губами. Я говорю, что она смотрела на меня. Я говорю, что, глядя на меня, она сказала: «Негодяй…»

Произнося эти слова, которые он хотел сказать только Ледрю и которые прекрасно слышали все, Жакмен был ужасен.

— О, чудесно! — воскликнул, смеясь, доктор. — Она говорила! Отсеченная голова говорила! Ладно, ладно, ладно!

Жакмен повернулся к нему:

— Я же говорю вам!

— Ну, — сказал полицейский комиссар, — тем необходимее отправиться на место преступления. Жандармы, ведите арестованного!

Жакмен испустил крик и стал вырываться.

— Нет, нет, — кричал он, — можете изрубить меня на куски, а я туда не пойду!

— Пойдем, мой друг, — сказал Ледрю. — Если правда, что вы совершили страшное преступление, в котором вы себя обвиняете, то это будет искуплением. К тому же, — прибавил он тихо, — сопротивление бесполезно: если вы не пойдете добровольно, вас поведут силою.

— Ну, в таком случае, — сказал Жакмен, — я пойду, но пообещайте мне лишь одно, господин Ледрю…

— Что именно?

— Что все время, пока мы будем в погребе, вы не покинете меня.

— Хорошо.

— Вы позволите держать вас за руку?

— Да.

— Ну хорошо, — сказал он, — идемте! — И, вынув из кармана клетчатый платок, он вытер покрытый потом лоб.

Все отправились в переулок Сержан.

Впереди шли полицейский комиссар и доктор, за ними Жакмен и два жандарма. Следом шагали Ледрю и два человека, появившиеся у двери одновременно с ним. Затем двигалось, как бурный и шумный поток, все население, в том числе и я.

Через минуту ходьбы мы вступили в переулок Сержан. То был маленький переулок, отходивший налево от Большой улицы; вел он к полуразвалившимся воротам с калиткой, едва державшейся на скобе.

По первому впечатлению все было тихо в доме; у ворот цвел розовый куст, а на каменной скамье грелась на солнце толстая рыжая кошка.

Завидев людей и заслышав шум, кошка испугалась, бросилась бежать и скрылась в отдушине погреба.