Ущелье Печального дракона (сборник)

Только позднее, когда полчища Александра прошли от Македонии до Индии, обширная горная цепь, протянувшаяся от Каспия до Китая получила название Тавра, а неприступную твердь Гиндукуша стали именовать Паропамисом (так окрестили его местные жители — паропамисады). К Паропамису относили в те времена и обширные горные массивы бактрийской земли, включая Памир, прилегающий к Гиндукушу-Паропамису. Памир и Паропамис — не правда ли поразительно созвучные названия?

Но вот что зафиксировано историей. Однажды, когда войска Александра застряли при переходе через Гиндукуш, в греческий лагерь явились несколько местных жителей, одетых в звериные шкуры. Они настойчиво требовали провести их к царю. Когда странных гостей впустили, они поведали великому полководцу удивительную историю. Далеко на севере — рассказали они — среди снежных гор, которые намного выше Гиндукуша, в ущелье, доступном лишь немногим смельчакам, находится священная пещера паропамисадов. В пещере этой жил когда-то титан Прометей, где он был прикован к скале по велению мстительных богов, и драконоподобный коршун ежедневно прилетал, чтобы терзать его печень. Паропамис, сказали гости Александра Македонского, — это и есть тот Кавказ, который греки считают темницей Прометея. Именно сюда приходил Геракл, чтобы освободить человеколюбивого титана. Всю эту историю описал Страбон в пятнадцатой книге «Географии».

— И вы серьезно думаете, что все то действительно происходило здесь? — хрипло спросил я, не узнавая собственного голоса и почти физически ощущая за спиной невидимый вход в гигантскую пещеру.

— А вот это мы и должны проверить, — весело отозвался Керн и дружески потрепал меня по плечу.

Он встал (в трех шагах от меня, заслоняя звезды, поднялась его тень), разминаясь, прошелся невдалеке, и камешки у него под ногами заскрипели, как галька на морском берегу…

* * *

За ночь ничего не случилось. Головокружения не чувствовали ни я, ни Керн. Значит, газа можно не опасаться, и путь в пещеру свободен. Не теряя времени, мы тронулись в путь и быстро прошли вдоль глухой стены, пока, не достигли того места, откуда накануне вернулись назад.

Лучики от фонарей вздрагивали и подпрыгивали всякий раз, когда кто-нибудь спотыкался. Дойдя до глубокого ступенчатого грота, который — я теперь знал — оканчивался тупиком, мы сбавили шаг и пошли медленней. Огромный грот обрывался также неожиданно, как и начинался. Слева снова пошла вертикальная стена, покрытая вздутиями и щербатыми выбоинами.

Я первый заметил отверстие в стене — черную четырехугольную дыру, с виду похожую на распахнутую дверь. Стертые ступени разной высоты уходили вниз, а дальше — каменный пол узкого коридора, низкий потолок, ровные стены, покрытые рубцами и глубокими царапинами — несомненно, следы кирки или зубила. Пол был чуть покатый, и коридор незаметно уводил все ниже и ниже. Он то сужался до предела так, что мы с трудом протискивались вперед, то неожиданно раздвигал стены и потолок, образуя просторные залы и комнаты.

Мы неслись под уклон, словно на крыльях. Трудно сказать, кому не терпелось больше. Там, в конце коридора, теперь уже совсем близко, ждала нас разгадка. В голове моей откуда-то из подвалов памяти всплыли и часто застучали две строчки из Беранже:

И вечность, вечность впереди.
Иди! Иди! Иди! Иди!

Вдруг Керн остановился, как вкопанный, и я от неожиданности уткнулся ему в спину. В свете фонаря было видно, что узкий и тесный коридор заканчивался, уступая место свободному пространству. Перед нами была пещера — не пещера, но и ущельем это было трудно назвать. Какой-то разлом или гигантская трещина, которая разрывала гору до самой вершины так, что далеко вверху кое-где виднелись узенькие полоски голубого неба. Но свет пробивался робко, как сквозь замерзшее оконце, и едва доставал до дна. Естественный разлом почти под прямым углом пересекал коридор, по которому мы шли, и, следовательно, дальше путь раздваивался.

— Давайте разделимся, — предложил я, — вы налево, я направо.

— Ни в коем случае, — категорически возразил Керн. — Надо держаться вместе.

Он был прав, и мы оба повернули налево. Идти сразу стало трудно. Под ногами то и дело попадались крупные обломки породы, отвалившиеся от стен, и некоторые камни были столь велики, что преодолевать их приходилось, помогая друг другу. Но не успели мы и на сотни три шагов отдалиться от коридора, выводящего в эту подземную галерею, как новое обстоятельство окончательно сбило нас с толку: трещина, по дну которой мы продвигались, распалась на два рукава.

— Вот тебе, бабушка, и юрьев день, — сказал Керн. — Так, кажется, будет по-русски?

— Что же теперь? — уныло поинтересовался я. — Проверим другой путь?

— А что, давайте посмотрим, — после недолгого колебания согласился Керн.