Ущерб тела

Он обнял ее, как она и хотела. Ее поразило, насколько она банальна, насколько глупа, предсказуема. У нее текло из носа. Она чихнула, и ее взгляд упал на карман халата Дэниела, где, она заметила, он держал несколько дешевых ручек. Она оттолкнула его.

– Простите, – сказала она. – Я не хотела.

– Не извиняйтесь, – сказал он. – Вы живой человек.

– Я больше не ощущаю себя человеком, – сказала она. – Я как прокаженная. У меня кошмары, мне снится, что во мне кишат белые черви и пожирают меня изнутри.

Он вздохнул.

– Все нормально. Это пройдет.

– Хватит уверять меня, что я нормальная! – сказала она.

Дэниел проверил свое расписание приемов, взглянул на часы и повел ее выпить кофе в торговую галерею на первом этаже здания, где прочел ей полноценную лекцию. У нее началась вторая часть жизни. Эта часть будет отличаться от первой, она больше не сможет воспринимать вещи как данность, но, возможно, в этом есть плюсы, потому что она будет смотреть на жизнь как на ценный дар и ценить ее еще больше. Это почти как получить второй шанс. Она должна прекратить думать, что жизнь кончена, потому что это вовсе не так.

– Когда я учился, то верил, что смогу спасать людям жизнь, – сказал он. – Но теперь я так не думаю. Я даже не думаю, что могу их вылечить. В этой области медицины нельзя позволять себе такие мысли. Но во многих случаях мы можем продлевать жизнь. Ремиссия может длиться годы, даже до самого конца. – Он слегка подался вперед. – Воспринимайте свою жизнь как чистый лист. На котором вы сможете написать, что захотите.

Ренни сидела за столиком напротив него, за пластиковым столиком, белым с золотистыми вкраплениями, и думала, какой бред он несет, вместе с тем восхищаясь его глазами, они имели удивительный оттенок, зелено-голубой. Откуда он этого понабрался, из «Ридерз Дайджест»?

– Сколько раз вы произносили эту речь? – спросила она. – Или лист бумаги – это потому, что я журналистка? То есть, будь я зубным врачом, вы бы сказали: ваша жизнь – словно зуб с дуплом, вы можете заполнить его, чем захотите?

Ренни знала, такие вещи нельзя говорить мужчине, в которого ты влюблена, этого в принципе нельзя говорить мужчинам, никому нельзя, коли на то пошло; издеваться неприлично, особенно если твой собеседник настроен серьезно. Дэниел имел полное право разозлиться на нее, но вместо этого он, казалось, был страшно удивлен. Пару секунд он смотрел на нее почти застенчиво; а потом расхохотался. Он покраснел, и Ренни тут же растаяла; ни один мужчина, которых она знала, не умел краснеть.

– Похоже, вы считаете, что здорово меня поддели, – сказал он.

«„Поддела“! О боже», – подумала Ренни, – «я попала во временную петлю, на дворе снова пятьдесят пятый. Он с другой планеты».

– Извините меня, – сказала она. – Иногда я слишком язвительна. Но я хочу сказать, и что дальше? Допустим, у меня в запасе много времени. И что, сидеть и ждать, пока все повторится? Ведь это случится рано или поздно.

Он снова посмотрел на нее с грустью, такой терпеливый, словно имел дело с капризным ребенком.

– Делайте то, что хотите, – сказал он. – То, что действительно хотите.

– А что бы стали делать вы? – спросила Ренни. Она сдержала порыв взять у него интервью «Если врач заболел сам».

Он опустил взгляд на свои руки.

– Полагаю, то же, что и сейчас. Пожалуй, это единственное, что я умею, по большому счету. Вот у вас жизнь интересная.

Так впервые она поняла, что Дэниел считает ее интересной.

Ренни смотрит на две другие открытки. Одну она отправит Джейку, из вежливости – надо дать ему знать, где она. Но без текста, потому что не может придумать, что бы ей хотелось ему сказать. А третью пока оставит пустой. Пустой – не значит чистой. Она для Дэниела, но Ренни решила пока не отправлять ее. Отправит позже, когда сможет честно написать: у меня все отлично. Именно это он хотел бы услышать – что все отлично, что с ней все отлично, что он не причинил никакого вреда.

* * *

Ренни чувствует, как на нее упала тень.

– Приветик, – произносит низкий, чуть гнусавый голос, вроде бы знакомый. Эта женщина встретилась ей в отеле вчера вечером.

Она садится рядом с Ренни, без приглашения, и достает из сумки пачку сигарет. Ренни убирает открытки.

– Куришь? – говорит женщина.

Ее пальцы, держащие сигарету, обкусаны до самых ногтей, формой словно пеньки, выглядит это довольно противно, а кожа вокруг ногтей буквально изгрызена, словно мышами, и саднит; это одновременно изумляет и отталкивает Ренни. Ей не хочется касаться этой уродливой руки, не хочется, чтобы она ее касалась. Ей неприятно видеть любые ссадины, раны – когда размыта грань между тем, что внутри, и тем, что снаружи.

– Нет, спасибо, – говорит она.

– Я Лора, – говорит женщина. – Никакая не Лаура и так далее. Лора Лукас. В нашей семье у всех имена на «л». Мою маму звали Леона.