Ущерб тела

– Во что ты веришь? – спросила она его. – То есть что придает тебе сил? Заставляет вставать по утрам? Как ты понимаешь, что на какие-то вещи ты способен, а на какие-то нет? Только не говори, что всё от Бога. А может, это просто есть в твоем списке, наравне со всем прочим?

Сказав это, она чувствует себя злобным троллем. Но Дэниел воспринимает все буквально.

– Я не знаю, – отвечает он. – Я никогда особенно об этом не думал.

Ренни стало холодно, она чувствовала, что умирает и что Дэниел это знает, только не хочет ей говорить. Но любовь на час с ним в гостиничном номере – это не то, теперь она и сама понимала. Вот войдут они туда, снимут влажные куртки, и он сядет на край кровати. Она представила, как он наклоняет голову, аккуратно развязывая шнурки: нет, это было бы слишком, это было бы слишком грустно. «Ты не обязан», – сказала бы она. Она бы сжала его руки в своих и плакала, и плакала.

Она больше не ждала, что Дэниел спасет ей жизнь. Она больше не ждала Дэниела. Может, это и было наилучшее решение – никогда ничего не ждать.

– Поехали домой, – сказала она.

* * *

Ренни лежала на кровати – на их кровати – застывшая, словно кусок гипса, ожидая, пока Джейк выйдет из ванной. Они слишком долго это обсуждали. Дело было в том, что она не хотела, чтобы он к ней прикасался, она не знала почему, да и он не хотел ее трогать, но не признавался в этом.

– Ну попытайся, – говорил он.

– Ты мне не даешь. Ты как в мультике «Маленький Паровозик, который все мог», – сказала она. Я могу. Я точно знаю.

– Ты правда жестокая, – ответил он.

И вот они решили наконец попробовать. Она стояла перед распахнутым шкафом, думая, что же ей надеть на этот суд. «Кто кого». Она хотела что-нибудь надеть и знала, что так надо; она теперь никогда не ложилась в кровать обнаженной; не хотела, чтобы ее видели как она есть – ущербной, ампутанткой.

Как-то он подарил ей цельный лиловый комплект, который застегивался в промежности, они тогда здорово накурились отличной колумбийской травы и в самый ответственный момент не смогли справиться с застежкой. Они обнимались, катались по кровати и так хохотали, что чуть не свалились на пол. «Ну все, хватит с меня эротического белья», – сказала она.

Она остановилась на черном комплекте, который Джейк подарил ей недавно. Он может не снимать лиф, если захочет. Она зажгла свечи и легла на спину, приподняв одно колено, приготовилась. Ничего не помогало.

Ренни представила, что рядом с ней лежит Дэниел, думала, может, это поможет ей расслабиться, успокоиться, но не получилось. Она с трудом могла представить его без одежды. Ей удалось представить только его руки – с длинными пальцами и темными пятнами, проступающими на тыльной стороне. В Средние века было написано множество изображений души – душ, покидающих тела умирающих, и споры о том, в какой именно части тела у живого человека обитает душа, не стихали долгое время. Насчет Дэниела не было никаких сомнений: его душа обитала в его руках. Отруби их – и он превратится в зомби.

К одному мужчине мне прикасаться нельзя, другому я не хочу этого позволить. Я могла бы написать статью на тему «Креативный целибат». Или: «Сексуальное воздержание как будущее человечества». Одно но: все уже написано. Так что же впереди? Сублимация? Кружок керамики? Благотворительность?

Иокаста посоветовала бы ей мастурбировать. Когда-то это тоже считалось провозвестником будущего. «Слушай, когда все остальное отпало, просто доверься своим пальцам!»

Но Ренни это не привлекало, это все равно что разговаривать с самой собой или вести дневник. Она никогда не понимала женщин, которые вели дневник. Она и так знала, что может сказать по тому или иному поводу. А что-то неожиданное могут сказать только другие.

Джейк вышел из душа, вокруг бедер синее полотенце. Он сел на кровать со стороны Ренни и мягко поцеловал в губы.

– Пожалуйста, погаси свечи, – сказала она.

– Нет, – сказал он.

– Почему? – спросила она.

– Ты меня возбуждаешь, – ответил он.

Она промолчала. Он провел ладонью по ее правой ноге, по животу, потом по левой, по согнутому колену. Потом снова и на этот раз плавно стянул кусок черной ткани. Выше рука не пошла. Как в школе, только наоборот, подумала Ренни. Он провел рукой ей между ног и наклонился, чтобы поцеловать пупок.

– Может, нам покурить? – сказал он.

– Чтобы я расслабилась? – спросила она, глядя на него как бы сверху вниз, ее голова лежала на подушке у изголовья кровати.

Она чувствовала, что ее глаза сверкают, как у маленького злобного зверька, ласки или крысы. Красные, сообразительные, на маленькой узкой мордочке с крошечными зубками. Зверька, загнанного в угол, коварного.

– Вот именно, – сказал он.

Он принес из кухни контейнер для чая, свернул косячок, прикурил и передал ей.

– Может, у тебя чувство вины? Ты всегда говорил, что это важный пункт в кодексе еврейских матерей.

– Ну, ты мне не мать, – сказал он. – И это радует.

– Это понятно – я же не еврейка, – сказала она.

– Нет в мире совершенства, – сказал он. – Ты – моя золотая шикса. У каждого из нас должна быть хотя бы одна такая, это закон.