Ушёл отряд

Когда трое друг за другом вышли из блиндажа, потягиваясь и зевая, оттуда, со стороны Родины, куда никогда никакой фашист не доберется, там уже солнце готовилось открыть новый день, а за спиной вся сволота, что вломилась в границы Родины, она еще даже ничего не подозревала, дрыхла себе спокойненько, и радостное злорадство грело души командиров партизанского отряда имени товарища Щорса.

На сон оставалось часа полтора. А потом все строго по плану. Когда план — это здорово, душу греет пошибче солнца. Расходились без слов и рукожатий.

3

Шел четвертый день подготовки к выходу из болот. Сам выход был, согласно общему плану, приурочен к немецкому обозу, обоза ждали со дня на день, и вопрос готовности был не под номером один, вообще вопроса не было. Спешка — это было. Торопились. Добровольно записались в отряд из двух деревень шестнадцать человек. Из них шестерых комиссовали по возрасту: старики и малолетки. Мобилизацию объявили на пятьдесят пять человек. Допустили ошибку. Надо было не объявлять мобилизацию, а мобилизовывать, потому что четырнадцать человек будто в болота попрыгали — скрылись, и как родню ни допрашивали, все бесполезно. Насчет того, что, дескать, придет время, вернемся и спросим по законам военного времени, бабы только с честным сочувствием головами покачивали, то есть по поводу «вернемся», куда уж, мол, вам возвращаться, дай Бог «за болоты» выползти.

Не только все в деревнях, но и отряд был уверен, что прорываться придется западными зимниками, где немцы только и ждут-поджидают. С особо хмурыми персональная беседа, что не на «ура» идем, но план имеется, но в большом секрете, потому не хрена губы поджимать да бровями шевелить, задарма никому помирать и в драку лезть без шанса охоты нет. А к бою надо готовиться жестокому — прорыв, он и есть прорыв, от личной сметки да ярости многое зависеть будет.

Кондрашов нашел возможность еще раз будто бы случайно встретиться со старостой Корнеевым, и очень даже не зря. Объяснил староста, что если этими днями выход, то на болотах еще ледок местами лежать будет. Что восточные болота никогда не промерзают, потому что с торфу газы теплые сочатся. Потому как вонь почуется, осторожненько надо, но если кто и провалится — ничего страшного, кроме мокроты, а ее все равно не избежать. И еще важное сказал Корнеев. С мокрыми задницами в атаку идти несподручно, так что сушиться надо там же, на болотах, на сосновые косогоры не влезая, болото дымы засосет, а на косогорах ветерки вольные, дуют куда хотят.

Когда уже плечами расходились, Корнеев, коснувшись рукава шинели Кондрашова, не поворачиваясь, снова заговорил:

— Так и быть, готов вам еще одну услугу оказать, но не безвозмездно, полагаясь на ваше честное слово. Мое полагание не ошибочно?

— Смотря о чем речь, — отвечал Кондрашов, тоже не оборачиваясь.

— Ветку эту проложили в тридцать пятом для леспромхоза. Районный городишко деревянный, отопление печное. Дрова. Ну и строительный лес, само собой. Станция, которую вам придется брать, главная на этой ветке. Паровозы водой заправляются, топки чистят. Начальник станции, Грунин Василий Васильевич, там с первых дней. Семья. Вы даете мне слово, что не обидите его, а я даю вам, возможно, первостепеннейшую информацию. И как?

— Этот ваш Грунин работает на фашистов?

— Он работает начальником станции. Впрочем, вы полагаете, что на паровозах машинист, помощник и кочегар — немцы? И путевые обходчики на линии — тоже?

Если немцы под Москвой, подумал Кондрашов, сколько железных дорог они позахватили… И что? На всех дорогах на них, на немцев, наши работают? Больше ведь некому. Своих мужиков немцы под ружье поставили, иначе откуда у них столько войск… И как все это правильно понять?

— Вам-то что этот Грунин?

— Незнаком. А вот у моего Мишеля роман со старшей дочерью Грунина. У них сын. Нынче уже в школу пошел.

— Мишель?.. Пахомов? И часто он на станцию ходит?

Корнеев повернулся к Кондрашову:

— Давайте по существу. Даете слово?

— А что по-вашему? Я должен расстрелять этого вашего…

— Не о вас лично речь…

— Знаете, мне отчего-то не нравится… Вы меня будто в союзниках держите. Имейте в виду, я советский человек…

— Да ради Бога, — Корнеев улыбался, — хоть трижды советский, вы только Грунина не дайте в обиду. Вы это можете. А вот за всех советских я не поручусь. Потому и прошу. И, как говорится, не задарма.

— Хорошо, выкладывайте вашу информацию, — с трудом скрывая раздражение, потребовал Кондрашов, обещая себе, что в последний раз разговаривает с этим противным и опасным человеком.

— Поезда проходят по ветке не чаще двух раз в сутки. Будете ждать. На паровозе может быть немец, но может и не быть. А вот на всех тормозных площадках непременно. Иногда по двое. На хвостовой тормозной всегда двое. Иногда с пулеметом. Но главное… За пятнадцать минут до поезда проходит дрезина… Знаете, что это такое?

— Знаю. Сам железнодорожник.