Ушелец

Телефон зазвонил, как мне показалось, почти сразу же, но, видимо, именно показалось, так как к этому моменту кусочков в ряду стало уже двадцать два. Тем не менее, я снял трубку.

В трубке раздался приятный, приправленный легким украинским акцентом голос нашей фирменной секретарши. Наташа спросила, почему я не на работе. Я в свою очередь поинтересовался, нет ли у нее каких-либо собственных версий ответа на этот вопрос. Слегка растерявшись, Наташа выдвинула предположение, что я, ну, заболел, наверное. Я ответствовал, что весьма вероятно и даже скорее всего. Она сдержанно хихикнула в трубку, я дал отбой.

Черное к черному, амеба к амебе, кусочек к кусочку…

Немного рябит в глазах. Они кажутся непривычно сухими, если не сказать – пересохшими, как будто я слишком долго смотрел в лицо ветру. Все чаще приходится моргать, чтобы сфокусировать взгляд. Ощутимо дрожат кончики пальцев. Пока еще слабо, не сильнее, чем, если бы я, например, несколько часов кряду тасовал колоду скользких, потрепанных карт. Я задумываюсь, скоро ли на пальцах появятся первые мозоли, я улыбаюсь своей мысли и именно в этот момент начинаю осознавать, как давно и нестерпимо болит голова. Но я же терплю. И даже знаю, ради чего.

Все эти неприятные ощущения, на самом деле, – вполне приемлемая цена за то чувство восторга, которое поднимается со дна души всякий раз, когда я подбираю с пола очередной кусочек и, еще не успев повернуть его должным образом и приложить к уже собранной части головоломки, понимаю, что он вовсе не очередной. Он – «тот самый»!

Кусочек укладывается в ряд послушно и четко, словно патрон в обойму, и это сравнение кажется настолько верным, что я невольно напрягаю слух, надеясь услышать характерный щелчок в момент, когда он становится на свое место. Но черный картон безмолвствует, и тогда, измученный тщетным ожиданием, я сам негромко произношу триумфальное «Щ-щ-щелк!»

Щелк! Щелк! Щелк!

Черное, амеба, кусочек… Черное, амеба, кусочек…

А когда раздается последний щелчок, я беру следующую обойму.

522.

Откуда-то появилась Татьяна. Я даже не заметил, когда она пришла. Татьяна спросила, почему я ей так долго не открывал. Ведь она только бог знает чего не успела подумать, пока искала ключи в сумочке…

Я подумал, что «долго не открывал» – неудачная смысловая конструкция. Нельзя говорить об отсутствии действия, как о чем-то, протяженном во времени. Особенно, если действие осталось несовершенным. А потом вспомнил, что не так давно кто-то действительно настойчиво звонил в дверь, но это было настолько не вовремя, что я был почти уверен – звонят не мне.

Я не успел ответить, Татьяна куда-то исчезла. Потом вернулась, встала рядом, не говоря ни слова. Но тень от ее головы падала прямо на мои кусочки, и это сильно раздражало, и тогда я спросил, что ее беспокоит. Только честно, я же вижу…

Татьяна спросила кротким голоском, как мне понравился приготовленный ею суп.

Я не почувствовал подвоха и ответил, что суп был великолепен и вообще мне всегда нравилась… нравилось то, как она… эээ…

– Ты даже не притронулся к нему! – возмущенно воскликнула она.

Я ответил, что в ее словах, безусловно, есть доля истины, и я вполне допускаю, что эта доля весьма велика, но… когда ее нет рядом, мне просто кусок не идет в горло, ты же знаешь. Зато теперь… я обязательно попробую ее замечательный суп, прямо сейчас, вот только…

Вымороженным голосом Татьяна заявила, что как раз теперь – вряд ли…

Я осмелился возразить, ну, зачем же так категори… зировать!

Она ответила: а затем, что я только что вылила всю кастрюлю.

И ее завершающее «В унитаз!» прозвучало веско и хлестко, как последний довод обвинителя, не оставляющий мне ни единого шанса на оправдание.

– Извини, – зачем-то сказал я.

Потом она опустилась передо мной на колени, едва не смешав в кучу ту часть кусочков, которые я уже проверил на совместимость, с той, которую пока не успел, заставила меня посмотреть ей в глаза и спросила:

– Мужа, с тобой все в порядке?

Дальнейшее я припоминаю смутно. То ли я ответил ей что-то не то, то ли не ответил вовсе, только Татьяна вдруг заплакала и снова куда-то исчезла, а мне удалось почти подряд найти еще четыре кусочка.

Четыре подряд идущих кусочка лежали вместе – это вовсе не так удивительно, как могло бы показаться. Скорее всего, этот пазл кто-то уже собирал раньше, до меня. А после – разобрал, но не очень старательно перемешал кусочки.

Это предположение объясняло бы многое.

1000.

Магия творения. Магия ритуала. Магия круглых чисел. Когда они переплетаются, безумно хочется курить…

Я взобрался на табуретку. Слегка покачивало, как после недолгой, перенесенной на ногах болезни. На всякий случай я ухватился рукой за раскрытую дверцу антресоли.