Ушелец

И так всегда. Стоит только услышать последовательность слов: «да», «кто», «ты», «вообще», «тут», «такой», «чтобы», как сразу же… Сразу… Же… Ага, вот так, перевернем… А теперь… Нет, не получается, даже если слегка надавить. Так о чем я только что говорил?..

Я лег животом на пол, так удобнее. Все под рукой и голова почти не кружится.

3138.

Иногда мне кажется, что его глаза гладят на меня с укором. За что?..

Это похоже на замедленную обратную перемотку видеокассеты, если такая бывает. Я не отгадываю головоломку, я загадываю ее. Я беру готовую картину и скрупулезно покрываю ее черными кусочками. Их тысячи, сказал бы прагматик. Их тьмы, откликнулся бы лирик. У монголов за «тьмой» следовала только «тьма тем», потом наступало «много».

Ты уже не заметишь этого «много», тебе просто станет темно. Но это будет еще не скоро, увы…

Я не помню, когда впервые заговорил с ним. Это вышло как-то само собой. Он выглядел таким слабеньким и беззащитным, он так смешно поежился, когда верхний ряд черных кирпичиков коснулся его копытца… Как будто ему стало холодно там, за этим черным. Холодно или страшно… Я не удержался и принялся что-то тихонько нашептывать в его ушко, что-то успокаивающее, лишенное всякого смысла, бессвязное. Однако, как мне показалось, в его взгляде вспыхнул на миг огонек благодарности.

С тех пор мы часто разговаривали с ним и даже немного подружились.

Но этот непроницаемый забор, разделяющий нас – он рос непрерывно, хотя и незаметно для глаз, и все больше и больше мешал нашей дружбе.

Мне было обидно до слез, но олешка не понимал меня. В его красивую маленькую головку не укладывалось то упорство, с каким я собственноручно возводил между нами эту черную преграду. Сначала она покрыла его копытца, напрочь заглушив шелест осенней листвы, затем достигла колен, полностью обездвижив, теперь упрятала олененка почти по грудь. А он смотрел на меня, не моргая, смотрел так, словно этот несчастный заборчик – единственное, что не позволяет ему сделать последний шаг в мою сторону, решительный прыжок из плоскости изображения сюда, в мой мир.

Глупенький, ну какой же ты глупенький!

Неужели ты думаешь, что здесь лучше? Здесь хуже, стократ хуже, настолько, что сам я, не медля ни секунды, ушел бы отсюда куда-нибудь-угодно, если б только знал, если б только было, куда… Пойми, маленький, во всем этом мире, во всех этих мирах, если собрать их в кучу, а затем отбросить все лишнее, ненужное, останемся только мы с тобой. Только ты и я.

Ты уж поверь мне, пожалуйста, загляни мне в душу, если не веришь так, видишь, я стою перед тобой на коленях, неужели я могу соврать даже сейчас?

Меня ведь тоже когда-то звали «олешкой»…

5000, счет продолжается!

Откуда взялось это самоуверенное «счет продолжается»? Может быть, так говорил какой-то спортивный комментатор в те времена, когда я еще смотрел телевизор? Я так и не смог вспомнить.

Но это нисколько не омрачало охватившей меня радости.

Поздравьте меня, я преодолел ровно половину пути! Говорят, что половина не может быть большей или меньшей, она бывает только первой или второй, но в любом случае равной. Врут. Половина, оставшаяся позади, была самой сложной. Дальше будет… Дальше…

Капля медленно стекла по запястью. Что это, дождь?

Я осторожно перекатился на спину и подложил руки под голову. Глаза закрылись сами, словно под воздействием силы тяжести, но и на внутреннюю поверхность век кто-то настойчиво продолжил проецировать научно-популярный фильм из жизни простейших. Черные амебы алчно спаривались, перетекали друг в друга. Они отрастили себе жгутики и могли теперь разговаривать на своем странном односложном языке.

– Там? – спрашивали одинокие одноклеточные, подплывая к рою.

– Тут, – хором отвечали организованные.

– Вай? – кокетливо интересовались первые и трепетали от любопытства.

– Так… – неопределенно разводили жгутиками вторые, и вдруг налетали, наваливались всем роем: – Ап!

– Эй! – возмущенно вскрикивало пойманное одноклеточное, но тут же замолкало, пристыженное, замечая, что уже перестало быть одноклеточным. А потом повторяло тысячью распахнутых ротовых отверстий, дружно, призывно:

– Эй! Эй! Эй!

Я надавил на глаза пальцами, стало просто темно…

Пятьдесят процентов. Пятьдесят на пятьдесят. Пока ничья. Но дайте мне хотя бы несколько минут – и я поведу а счете!

Как только неприятное клокотание в горле прекратилось, я вытер кровь с лица наволочкой и снова перевернулся на живот.

Счет продолжается!

5766.

Я разбил будильник. Он с грохотом врезался в стену, обдал обои россыпью стеклянных брызг и, искореженный, безжизненно рухнул на пол, вывалив наружу все свои хромированные внутренности. Но отвратительный скулеж не прекратился.

Тогда я подобрался к телефону и сдернул его с тумбочки за тонкий черный шнур. При этом телефонная трубка отделилась от аппарата, подкатилась прямо к моей руке и в последний раз негромко всхлипнула, будто просясь в ладонь. Я поднял ее. Я так давно ни с кем не разговаривал…