Ушкуйники

Два стола, один против другого, стояли в палате: один - для мейстеров, другой - для кнехтов.

Когда все ганзейцы заняли свои места, раскрылась дверь, и в палату вошел Ольдерман - человек с худощавым лицом и седыми волосами в темно-зеленой бархатной куртке. Он сел на свое место и поднял руку, на большом пальце которой блестел золотой перстень с печатью Ганзы. Стало тихо.

- Досточтимые мудрейшие господа! - Ольдерман легким поклоном приветствовал мейстеров. - Доброжелательные друзья! - обратился он к столу кнехтов. - Привет вам! Мне не для чего уведомлять вас о случившемся. Все здесь присутствующие знают о поступке Микеля Нимбруггена. сына покойного мейстера Оскара Нимбруггена. Знают и о тяжелых последствиях этого поступка. Вспомним постановление Ганзы: «Кто был настолько дерзок, что по собственному произволу пустил какого-либо гостя во Двор без ведома и согласия Оль-дермана, тот платит 50 марок серебра». Микель Нимбругген явился виновником вторжения новгородских людей, учинивших обиду немцам и принесших убыток Ганзейскому Двору…

В этот момент из двери, ведущей в соседнюю комнату, вышел Тидеман и подал Ольдерману пакет с восковой печатью. Ольдерман взглянул на печать, быстро поднялся, сказал, что собрание прерывается ввиду того, что получено важное сообщение из города Любека, и вышел. А мейстеры и кнехты остались в большом смущении.

Глава пятая ДУМЫ МОЛОДЕЦКИЕ

Запали в голову Оверке материнские слова про то, что надобно, мол, его, Оверку, женить. Чует он, что и невеста уже есть у матушки на примете. И ведь как сказала, так сделает. А он что же? Неужели покорится? Нет, другое у молодца на уме. Не доказал еще Оверьян своей удали молодецкой, не послужил Господину Великому Новгороду, как отец его и дед служили. Да и дружки, молодцы новгородские, кто поумней, поговаривают- прискучили, мол, потехи, пора за большие дела браться. Время пришло ушкуи снаряжать да плыть в чужие, неведомые земли за почестями, за добычей. Земли те Великому Новгороду покорить, данью обложить, со славой домой вернуться. Вот о чем теперь Оверкины думы. Для того и ватагу сколотил. Да вот беда: ватагу-то он сколотил, а себе материнского благословения не добыл. Один сын Оверка у матери; сильно жалеет она его, не хочет отпускать любимого сына в далекие неведомые края к диким людям; другую судьбу ему готовит. Забыла, видно, отцов наказ. Не напрасно посылал его отец еще мальчонкой с рыбаками на Волхов и на Ильмень-озеро, чтобы поучился веслами работать и парусом управлять. Знал батюшка, что и сыну не ми новать дальних походов за славой, за добычей; на то он и новгородцем родился.

Бунтовалась Оверкина душа, а матери перечить - то не в новгородском обычае. Считал, - время терпит;

обдумается матушка, даст сыну свое материнское благословение в дальний путь. А тут - на тебе - женить надумала! На тихую, беспечальную жизнь, значит, благословение свое дать. Не бывать этому! Пришло, видно, время для большого разговора с матушкой. А как его поведешь? Да сейчас и не подойдешь к ней с такими речами.

Эх, решил бы кто за Оверку! Уж в ту или иную сторону: снаряжать ушкуи или еще ждать? Так ведь нет - его, Оверкина, слова ждут. За удаль, за рост богатырский, за отвагу молодецкую ладят, видать, его атаманом ушкуйников. Решай, Оверьян Михайлович!

А тут еще Степанка: тоже волю взял холоп; что ни день, к боярину пристает-когда да когда ушкуи снаряжать станешь? Знает малый, что не бывать ему ушкуйником, коли боярин с собой не возьмет. А как такого не взять? Молод Степанка, а ума бог дал - другой и в зрелых годах таким умом не похвалится. Ватажка еще только шумит-гудит, на немецких бочках силушку пробует, а Степанка уж и то решил, куда путь держать. «На Каму, - говорит, - реку, не иначе». На то и Оверьяна подбивает. Видали? Аж на Каму-реку собрался!

Далеко загадано у Степанки. Всех своих дум он и Оверке не открывает. Хоть и не худо живется ему на боярском дворе под защитой молодого хозяина, а все холоп, не вольный новгородец.

За долги его мальчишкой еще в боярский дом отдали, и конца тому холопству не видать. Одно спасенье- плыть в дальние края, с добычей домой вернуться да той добычей и откупиться. А дальше любым делом займись - быть бы только себе хозяином. Никакой труд Степанке не страшен, любое ремесло по плечу.

Вот об этих Степанкиных мыслях и Оверьян не знает. Дивится только на малого: до всего ему дело. Вон и грамоту раньше его, Оверьяна, осилил. А на что ему, холопу, грамота? Уж такой неуемный слуга достался Оверке.

Вот хоть бы и теперь: укрыл немчина в голбце, день и ночь стережет, не проведал бы кто. Сидят там вдвоем, все толкуют, видно, о своих тяготах. И не подумают, что у Оверки, может, потяжелее их забота как матушкины думы с одного на другое повернуть.

Вот так и думают молодцы, каждый о своем, а дело на месте стоит. У одной, видно, боярыни задуманное на лад идет. Ходит Василиса Тимофеевна по своему дому да по саду, имение свое оглядывает, добро подсчитывает, на слуг покрикивает… Лицо радостное, хоть и слезы то и дело вытирает.